Лэшер

Но, джентльмены, я обещал рассказывать лишь о том, что хранит моя собственная память. О том, что я знаю и знал всегда.

Нам с отцом потребовалось немало дней и ночей, чтобы добраться до Шотландии.

Стояла самая суровая зимняя пора, точнее говоря – первые дни после Рождества. Обыкновенно в это время года темные и жестокие страхи овладевают крестьянами. Они уверены, что в зимнюю стужу призраки умерших вольно расхаживают по земле и ведьмы беспрепятственно совершают свои злые деяния. Чтобы заглушить охватывавший души ужас, крестьяне, забыв учение Христа, возвращались к языческим верованиям. Нарядившись в звериные шкуры, с песнями и плясками ходили они от дома к дому, требуя воздаяний от своих суеверных односельчан. Таков старинный обычай.

Мы с отцом путешествовали верхом, и когда нам встречались деревенские постоялые дворы, мы останавливались там для краткого отдыха. Обычно ночевать нам приходилось на сеновале, в обществе простолюдинов. Помню, вездесущие клопы и блохи доставляли нам немало мучений и беспокойства. Делать остановки приходилось часто, ибо я нуждался в молоке. Я с жадностью пил его – теплое, только что из-под коровы. Оно было вкусным, хотя и не таким сладким, как молоко матери. С огромным удовольствием я поглощал и мягкий деревенский сыр – он тоже пришелся мне по вкусу.

Мы ехали на добрых конях, завернувшись в теплые шерстяные плащи, подбитые мехом. Большую часть путешествия я с удивлением взирал на снег, падающий с неба, на убеленные поля и на бедные деревни, где мы находили приют в крытых соломой харчевнях, вокруг которых теснились убогие хижины. Мы видели, как на лесных опушках поселяне, наряженные в звериные шкуры, разжигают костры и устраивают вокруг них пляски, надеясь таким образом прогнать злых духов. Те же, кто оставался дома, пребывали во власти бесконечного ужаса.

– Посмотри, – сказал как-то отец. – Это развалины большого католического монастыря. Вон они, там, на холме. Аббатство было построено во времена святого Августина. Его сожгли по приказу короля. То была година тяжелых испытаний и бедствий для всех, кто предан Христу. Святые обители предавались поруганию и разграблению. Монахи и священники изгонялись прочь. Статуи святых летели в огонь, витражи разбивались, и ныне, как ты видишь сам, под монастырскими сводами царит мерзость запустения. От былой красоты и величия не осталось и следа. Подумать только, все это свершилось согласно злой воле одного лишь человека, облеченного властью. По своей прихоти он разрушил то, над чем множество людей трудились столетиями. Эшлер, в этом мире много зла. Ты пришел сюда, чтобы бороться с ним.

Я отнюдь не разделял уверенности отца. Говоря откровенно, его непоколебимая убежденность, его незыблемая вера в мое высокое предназначение внушали мне опасения. Я чувствовал: мне открыто то, о чем отец не имеет представления. Дарованное мне знание заставляло меня отнестись к словам отца с известным скептицизмом – да будет мне позволено употребить в своем рассказе это современное слово. Внутри меня крепли сомнения. Сознание того, что отец мой пребывает во власти заблуждений и предается необоснованным мечтаниям, становилось все отчетливей. Однако я сам не знал, что заставляет меня думать именно так. Иногда передо мной вновь возникало видение: круги, бессчетное множество кругов, сложенных из камней и образованных танцующими человеческими фигурами. Я пытался разглядеть покрытые рисунками камни, из которых был сложен центральный круг, – внутри его находился лишь еще один, человеческий.

Я обыскивал тайники собственной памяти, призывая на помощь все знания, которыми был наделен с рождения. Я уже жил прежде, в этом не было сомнений. Но я не сомневался и в том, что этому человеку, моему отцу, не могут быть известны мое подлинное предназначение и моя подлинная сущность. Я надеялся, что со временем передо мной откроется истина. Но откуда я мог знать, когда это произойдет и произойдет ли вообще?

Мы миновали развалины монастыря, копыта наших лошадей процокали по каменному полу лишенного крыши здания. Зрелище было столь печальным, что я не смог сдержать слезы. Невыносимая скорбь переполняла душу. Запустение, открывшееся моему взору, пронзило меня чувством отчаянной безнадежности. Пребывая во плоти, я содрогался от великой боли. Отец, заметив мое состояние, попытался успокоить и ободрить меня.

– Не горюй, Эшлер, – сказал он. – Наш путь близится к концу. К счастью, наш родовой замок избежал подобной участи.