Лэшер

Я знал, что Господь един, что он соединяет в одном лице Младенца, Человека, Распятого Спасителя, Бога Отца, Сына и Святого Духа. Это божественное единение я сумел осознать с потрясающей ясностью. Все теологические дискуссии по этому вопросу, считавшемуся одним из самых сложных и запутанных, неизменно вызывали у меня снисходительную улыбку.

За время, проведенное в Италии, я стал истинным и рьяным служителем Господа, проповедником, способным привлекать к себе сердца, непревзойденным исполнителем псалмов и гимнов, целителем, способным избавлять от телесных недугов и утешать в скорбях.

Однако теперь мне, джентльмены, необходимо дать вам подробные объяснения относительно некоторых особенностей моего душевного склада.

С самого начала присущие мне непосредственность, простодушие и прямота вызывали всеобщее удивление. Разумеется, никто не догадывался, что истинная причина детской моей невинности заключается в том, что я и в самом деле ребенок, недавно появившийся на свет. То, что я питался лишь молоком и сыром, казалось людям всего лишь причудой. Быстрота и сметливость, которую я проявил в обучении, снискали мне немало похвал. Очень скоро я научился читать и писать по-итальянски, по-английски и по-латыни.

Я полагал, что тело мое и душа пребывают в беспорочной святости.

Для меня не существовало ни грязной работы, ни тяжелого послушания. Любое дело я исполнял с охотой и рвением. Вместе с другими монахами я отправлялся ухаживать за прокаженными, которых не пропускали за городские ворота.

Прикасаясь к их гноящимся язвам, я не испытывал ни страха, ни отвращения. Если болезнь проникнет в мое тело, я не дам ей развиться, думал я. Возможно, именно в этом заключался ключ к пониманию природы моего характера. Я обладал способностью развивать в себе лишь те черты и свойства, которые мне самому представлялись необходимыми.

Я снисходительно относился ко всем людским несовершенствам и слабостям, за исключением ненависти и злобы. На протяжении всей моей земной жизни отношение мое к окружающему миру оставалось неизменным. Порой меня посещала печаль, порой я был вынужден гнать от себя соблазны. Но никогда в ответ на зло я не отвечал злом и не поддавался искушению.

Я знал, что люди в большинстве своем в ужасе бегут от прокаженных, и потому, ухаживая за ними, наслаждался собственной смелостью. Я помнил, как святой Франциск боролся со своим страхом, и был полон решимости не уступать ему в величии. Денно и нощно я заботился о страждущих. Я собственноручно мыл и переодевал тех, кого болезнь лишила последних сил. Узнав, что святая Катерина Сиенская как-то выпила воду из лохани, в которой купался прокаженный, я с радостью повторил это деяние.

Вскоре я стал известен в Ассизи. О моей невинности, бесстрашии и доброте ходили легенды. Одни называли меня избранником Божьим, другие – блаженным. Так или иначе, молва о молодом монахе, в душе которого горит неугасимый огонь, зажженный святым Франциском, монахе, который воплощает в жизнь все заветы основателя своего ордена, росла и ширилась.

Благодаря тому, что я поражал людей своим простодушием, очевидным неумением хитрить и кривить душой, детской открытостью, люди тоже стремились распахнуть передо мной свои сердца. Порой, глядя в мои сияющие глаза, они без утайки рассказывали о самом сокровенном. Я выслушивал их исповеди с неизменным вниманием, не пропуская ни слова. Так, внимая самым разнообразным признаниям, наблюдая за выражением человеческих лиц, я, дитя огромного роста, постепенно постигал правду жизни.

Сознание мое неуклонно развивалось, и я всячески содействовал этому.

Выучившись читать и писать, я начал делать записи по ночам, урывая часы от сна. Я заучивал наизусть поэмы и песни, разглядывал роспись на стенах базилики, любовался дивными фресками Джотто, запечатлевшими наиболее важные события из жизни святого Франциска. На одной из фресок художник изобразил, как святой Франциск обнаружил на своем теле стигматы – раны на руках и ногах в точности в тех местах, где гвозди пронзили тело Христа. Я охотно беседовал с пилигримами, прибывшими в Ассизи издалека, выслушивал их рассказы о родных местах и о том, что им удалось повидать в пути.

Первая точная дата, которая всплывает в моей памяти, – 1536 год. Мне часто приходилось ездить во Флоренцию, где я помогал бедным, посещал их убогие жилища и приносил им хлеб и питье. В ту пору во Флоренции господствовало семейство Медичи. Возможно, город этот уже миновал период своего величайшего расцвета. Однако такие выводы можно делать, лишь оглядываясь назад из далекого будущего. В те годы ничего подобного мне в голову не приходило.