Лэшер

Я еще воспользуюсь этой штуковиной, но позднее, сказал себе Майкл. Впрочем, он отнюдь не был уверен, что станет пускать себе пулю в лоб. Пожалуй, лучше выпить огромную дозу снотворного – отравы, которая лишит его жизни медленно и безболезненно. Тогда он сможет лечь на постель рядом с Роуан, сжать ее в объятиях и уснуть.

Да, когда Роуан умрет, я это сделаю, мысленно пообещал Майкл. Именно так я и сделаю.

А теперь необходимо убрать пистолет в безопасное место. В доме постоянно толкутся дети. Так и до беды недалеко. Вот, например, сегодня утром в спальню Роуан опять приводили юных родственников. А в День святого Патрика в доме будет полно детей. Всего в двух кварталах отсюда, на Мэгазин-стрит, в этот праздник всегда устраивают карнавальное шествие. На специальных платформах проезжают люди в национальных костюмах. Зеваки бросают в них картошку и капусту – главные составляющие ирландских национальных блюд. Все семья Мэйфейр обожает этот праздник, об этом Майкл слышал не раз. Он тоже его любит.

Но прежде всего надо убрать пистолет. Спрятать его подальше. Иначе он обязательно попадет в руки детям.

В доме парило безмолвие.

Только дождь стучал по крыше. Откуда-то доносились шорохи и скрип, словно по дому кто-то расхаживал. Где-то вдали хлопнула дверь. Вполне вероятно, что это была дверца машины, остановившейся на улице. А может, стук донесся сюда из соседнего дома. Со звуками подчас творятся странные вещи.

Дождь упорно барабанил по гранитным подоконникам. Если бы не шелест струй, в роскошно убранной комнате стояла бы полная тишина.

– Мне бы так хотелось… Я так мечтаю открыть перед тобой душу, – одними губами произнес Майкл. – А самое главное – я хочу сказать, что тебе больше не о чем волноваться. Я с ним покончил. Думаю, я поступил с ним именно так, как хотела ты. Жаль только, я не чувствую удовлетворения. Это очень странно. Я очень переживал, когда в Рождество он одержал надо мной победу. А теперь победил я. И все равно на душе у меня тяжело. Бывают сражения, в которые лучше не ввязываться. Потому что победа в них достается слишком дорогой ценой.

Лицо Роуан оставалось непроницаемым и неподвижным.

– Ты не хочешь послушать музыку, дорогая? – спросил Майкл. – Не возражаешь, если я заведу старый граммофон? Честно говоря, на меня он действует как-то успокаивающе. Может, тебе тоже понравится. Сейчас я принесу его сюда и выберу какую-нибудь пластинку.

Он поднялся с кресла и нагнулся, чтобы поцеловать Роуан. Ее мягкие губы остались безучастными. Майкл ощутил вкус помады и улыбнулся. Как видно, сиделка, прежде чем уйти, успела подкрасить губы своей подопечной. Взгляд Роуан по-прежнему был устремлен в пространство. Благодаря своей матовой бледности она казалась особенно нежной и прекрасной.

Майкл отыскал в мансардной комнате граммофон, из кипы пластинок выбрал «Травиату» и, без усилия подхватив нетяжелую ношу, замер, прислушиваясь к шуму дождя и вглядываясь в солнечные блики, игравшие за пеленой струй.

Только теперь он заметил, что окно в комнате заперто.

Пол был до странности чистым.

Первым делом он подумал о Джулиене, вспомнил, как Джулиен проворно возник в дверях, преградив путь Лэшеру.

– Прости, что с той ночи я совсем забыл о тебе, – вслух произнес Майкл. – Наверное, мне следовало помолиться о том, чтобы ты обрел покой.

Мгновение проходило за мгновением. Майкл не двигался с места. Интересно, сможет ли он когда-нибудь вновь проводить время в этой комнате, спрашивал он себя. Он взглянул на крышу террасы, видневшуюся за окном. Вспомнил, как Анта, появившись там на миг, поманила Лэшера.

– «Свидетелем мертвый восстанет из праха», – пробормотал Майкл. – Да, именно это и произошло.

Прижимая к груди граммофон, Майкл принялся медленно спускаться по ступенькам. Внезапно он замер, чем-то обеспокоенный. Лишь несколько секунд спустя он понял, что именно вызвало его тревогу. Откуда этот странный звук? Майкл бережно опустил на ступеньку граммофон и пластинку.

Кто-то плакал – скорее всего, женщина или ребенок. То был тихий, жалобный, проникающий в душу плач. Без сомнения, сиделка не могла так плакать. К тому же она собиралась вернуться лишь вечером. Но плач явно доносился из комнаты Роуан.

Майкл не смел надеяться, что плакала Роуан. К тому же ее голос он узнал бы из тысячи. А этот голос он никогда прежде не слышал.

– О, дорогая моя, родная моя, – сквозь рыдания приговаривал кто-то. – Я так люблю тебя, так люблю. Да, да, пей, пей побольше. Бедная моя мамочка, бедная мамочка.