40  

В коридоре раздались торопливые шаги Райена. Он звал Мону по имени. Из-за тяжелых кипарисовых дверей до нее доносились приглушенные голоса.

– Сегодня в полдень в Хьюстоне была найдена мертвой Линдси Мэйфейр, – услышала Мона. – Известие об этом мы получили только что.

Мона вышла в коридор. Кто-то вложил ей в руку стакан с водой, и она уставилась на него, словно не понимая, что это и что с этим делать. В конце концов она отпила несколько глотков.

– Спасибо, – пробормотала Мона. Почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, она обернулась и только теперь заметила Пирса, который смотрел на нее покрасневшими глазами.

– Ты слышала о Линдси? – спросил он.

– Вот что я вам скажу, – обратилась Мона ко всем, кто был в холле. – Болезнь здесь ни при чем. Кто-то – кто именно, мы пока не знаем, – убил их всех. Мне кажется, необходимо сделать следующее. Мэйфейры, живущие в том или ином городе, должны собраться все вместе, запереться в каком-либо доме и оставаться там, не разлучаясь ни на минуту. Я уверена, долго это не продлится. Мы обязательно сумеем найти выход. Наша семья достаточно сильна, чтобы…

Тут она осеклась. Родственники, столпившиеся вокруг нее, хранили молчание. Напряженная тишина висела в воздухе.

– На сегодня это наш единственный шанс, – едва слышно прошептала Мона.

Теперь до нее доносился лишь тихий плач старухи Эвелин, которая без конца повторяла.

– Мои дорогие, мои дорогие, мои дорогие…

Потом расплакалась тетя Беа, а вслед за ней и сама Мона. Но минутой позже слезы на ее глазах мгновенно высохли, и причиной тому стали обращенные к ней слова Пирса.

– Возьми себя в руки. Ты нужна мне.

Рыдания в холле между тем не умолкали.

Глава 5

Продолжение рассказа Джулиена

Дни, последовавшие за рождением Мэри-Бет, стали самыми тягостными и тревожными в моей жизни. Если вопросы нравственности когда-либо терзали меня, это было именно в тот период. В истинных причинах этих терзаний я до сих пор не уверен и, поскольку они не являются предметом моего повествования, позволю себе не останавливаться на них подробно.

Скажу лишь, что вследствие чрезмерно раннего своего развития я познал зло во всех его проявлениях еще в ту пору, когда был не в состоянии дать ему нравственную оценку. Война, уход из дома моей горячо любимой сестры, наше кровосмесительное совокупление – все эти события окончательно утвердили меня в том, о чем я уже давно смутно догадывался: я понял, что для счастья моего требуется нечто действительно очень важное и ценное. И речь в данном случае идет не о денежной ценности. Богатства, власти и даруемых ими преимуществ и благ мне явно было недостаточно, равно как и плотских утех. Процветание семейства являлось обязательным условием, позволяющим мне жить и дышать. И я хотел жить и дышать во что бы то ни стало. Желания расстаться с жизнью, лишиться здоровья, наслаждений и преуспеяния у меня было не больше, чем у новорожденного младенца, громким криком возвещающего о своем приходе в этот мир, не больше, чем у Мэри-Бет, требовательно плакавшей в своей колыбели.

К тому же теперь у меня появилась дочь, и я хотел быть с ней рядом, любить ее, видеть, как она растет. Это желание пересиливало все прочие, и впервые в жизни я понял, почему сюжеты стольких легенд и сказок вертятся вокруг одного-единственного сокровища – ребенка, наследника, крошечного живого комочка, появившегося на свет в результате соития двух существ.

Думаю, этих объяснений вполне достаточно, и вы, Майкл, в полной мере представляете, что я тогда чувствовал. Жизнь моя висела на волоске, и я трепетал при одной только мысли, что волосок этот вот-вот оборвется.

Но что я мог сделать?

Ответ на этот вопрос я получил через несколько дней. Все это время призрак постоянно крутился возле колыбели Мэри-Бет, где его встречали практически все домочадцы. «Этот человек» подарил Мэри-Бет свое благословение. Взгляд новорожденной наделял призрака силой, которая позволяла ему становиться видимым. А он охранял и оберегал ее, стремился к ней подольститься, всячески ей услужить. И при этом он неизменно появлялся перед девочкой в моем собственном обличье: одевался в точности как я, подражал моим манерам и, если позволите так выразиться, источал даже мое обаяние!

Однажды, созвав музыкантов и приказав им играть, то есть извлекать из инструментов какофонию звуков, которая раздражала меня не меньше, чем непрекращающаяся зубная боль, я попытался поговорить о Лэшере с Маргаритой. Мне хотелось подробнее узнать, что он собой представляет и что о нем известно всем прочим нашим родственникам.

  40  
×
×