Лэшер

– Спасибо за все. Вы мне очень помогли. А теперь поезжайте.

Она махнула рукой и захлопнула дверцу. Однако грузовик не двигался. Она слышала, как водитель возится в кабине.

– Вы забыли сумочку, мэм. Вот она. Нет, нет, не надо никаких денег. Вы и так дали мне достаточно.

Грузовик по-прежнему стоял. Она торопливо перебралась через придорожную канаву и по высокой траве поспешила к небольшой рощице, откуда доносилось неумолчное кваканье древесных лягушек.

Впереди светились какие-то огни, и она направилась в ту сторону. Грузовик за ее спиной наконец с ревом сорвался с места и через несколько секунд исчез в темноте.

– Сейчас я найду подходящее место, Эмалет. Сухое уютное место. Не спеши, моя девочка. Потерпи совсем немного.

«Мама, я больше не могу ждать. Я должна выйти отсюда».

Миновав деревья, она вышла на лужайку. Где-то справа светились окна дома, но ее интересовали не они, а мягкий травяной ковер лужайки, посреди которой возвышался прекрасный дуб. Старый, невероятно огромный, он простирал свои длинные ветви к обступившим лужайку деревьям, словно хотел их обнять, но никак не мог преодолеть расстояние, отделявшее его от зеленых собратьев.

Эта картина неожиданно тронула ее едва ли не до слез: одинокое дерево с узловатыми ветвями и замшелым стволом, темной громадой выделяющееся на фоне высокого, усыпанного яркими звездами ночного неба.

«Эмалет, оно так прекрасно! Эмалет, если я умру, обязательно найди Майкла».

И вновь перед глазами у нее возникло лицо Майкла, и она мысленно повторила его адрес и номер телефона – не для себя, а для той крохи, которая все еще оставалась внутри ее и которая, родившись, будет знать все, что известно сейчас ей самой.

«Мама, если ты умрешь, я не смогу родиться. Мама, ты нужна мне. И отец тоже».

Дуб на поляне был исполнен достоинства, величия и печали. Перед глазами у нее возникло пленительное видение: леса, густые, как в прежние времена, прекрасные деревья, подобные храмам. Она видела просторные зеленые поля и лесистые холмы.

«Это Доннелейт, мама. Отец говорил, что я должна буду отправиться в Доннелейт и что там мы встретимся».

– Нет, дорогая. – Роуан вновь заговорила с дочерью вслух. – Ты этого не сделаешь. Тебе незачем отправляться в Доннелейт.

Добравшись наконец до дерева, она ухватилась за его шероховатый ствол, от которого исходил едва уловимый запах свежести, а потом медленно сползла вниз. Твердые как камень корни дуба, на которые она в изнеможении опустилась, казались мертвыми, и только тонкие ветви в верхней части кроны, тихо покачивавшиеся на ветру, свидетельствовали о том, что в этом дереве еще есть жизнь.

– Найди Майкла, Эмалет. Расскажи ему обо всем. Умоляю тебя, найди Майкла.

«Мама, мне больно! Очень больно! Мне страшно, мама!»

– Запомни, Эмалет, ты должна найти Майкла. Во что бы то ни стало.

«Мама, не умирай! Ты должна помочь мне выйти отсюда. Мне нужно твое молоко и твой ласковый взгляд. Я ведь так мала и совершенно беспомощна».

Оторвавшись от ствола, она сделала несколько неверных шагов и опустилась на мягкую, шелковистую траву. Прямо над нею расходились в стороны огромные боковые ветви векового дуба.

Как приятно лежать вот так, в темноте, на благоуханном зеленом ковре…

«Сейчас я умру, моя дорогая».

«Нет, мама. Я вот-вот выйду отсюда. Помоги мне».

Ложе из травы, листьев и мха казалось необыкновенно уютным. Схватки следовали одна за другой, но она словно не замечала боли. Мир вокруг был так прекрасен, и луна смотрела с неба участливо и ласково.

Она ощущала, как по бедрам струятся теплые потоки. Потом боль пронзила ее с новой, дотоле не испытанной силой, и она почувствовала, как что-то влажное и мягкое касается ее кожи. Она подняла руку и тут же уронила, не в силах дотянуться даже до низа живота.

Господи боже! Неужели ребенок покидает ее утробу? Неужели она ощущает прикосновение нежной детской ладони? Темнота вокруг стала непроглядной, словно ветви над головой тесно сомкнулись. А потом луна вдруг вновь ярко вспыхнула и окрасила траву и мох в серебряный цвет. Бессильно склонив набок голову, Роуан наблюдала, как звезды одна за другой срываются с лилового неба. Боже, как прекрасен небесный свод!

– Я совершила ошибку, непростительную ошибку, – сказала она вслух. – Я впала в грех. В грех тщеславия. И была за это жестоко наказана. Скажи об этом Майклу.

Боль становилась все нестерпимее, и причина ее была совершенно очевидна матка раскрывалась, чтобы выпустить на свет ребенка. Крик сам собой сорвался с распухших губ Роуан, и боль, бесконечная боль заслонила от нее весь мир…