Письма из Лондона

Да уж, пожалуй. После проигрышей в спорте на свет божий вырывается уйма всяких факторов «если бы», среди которых Бог (как водится) самый неуловимый. Если бы только Шорт сэкономил чуточку больше секунд на обдумывании в дебютной партии и/или принял каспаровское предложение о ничьей. Если б только не случилось всей этой дурацкой катавасии с его тренером, которая, помимо всего прочего, привела к потере базы данных. Если б только он дожал Десятую партию, когда с этим мог справиться даже и играющий с завязанными глазами член клуба четырех коней. Если б только он мог удержать свой счет в играх с черными фигурами в хоть сколько-нибудь приемлемом соотношении. Если бы он почаще подхватывал простуду, как в тот момент, когда выиграл Шестнадцатую партию. Все эти «если бы» сводятся к главному, самому жестокому «если»: если бы только он не играл с самым сильным, самым конкурентоспособным, самым харизматичным, самым плотоядным шахматистом в мире. Что, что случилось с Найджелом Шортом по осени в Театре Савой, лучше всего можно передать его собственными словами: заманили, задавили, отмудохали.

Декабрь 1993

Шорт так и не оправился от этого поражения: на следующем чемпионате мира Гата Камский разгромил его со счетом 5'/2: l'/г. Гроссмейстер Дэниэл Кинг через некоторое время появился на разворотной рекламе Audi А6: «Обоим перед тем, как пойти, надо подумать». Но тогда как у обычного гроссмейстера «обдумывание следующего хода занимает несколько минут, Audi А б справляется всего за 0,006 секунды».

13. Фатва

Месяц назад я принимал участие в благотворительном мероприятии в пользу одного стесненного в средствах оксфордского колледжа: пара поэтов, пара прозаиков и пара музыкантов развлекают публику как умеют. Все шестеро вошли в зал и потихоньку уселись в первом ряду. Ведущая вечера начала с того, что извинилась за то, что мой разафишированный коллега-писатель по не зависящим от него причинам не смог присутствовать (по не зависящим от него причинам он уехал кататься на лыжах, но масонская солидарность сочинителей не позволяет мне ткнуть в него пальцем). Заменить его, объявила она, немедленно вызвался Салман Рушди. Дальше последовало то, что называется красноречивыми аплодисментами. Это не было ни ликованием с подбрасыванием чепчиков (это была Англия), ни даже стоячей овацией, которой он часто удостаивается (это был Оксфорд). Это были взвешенные, участливые аплодисменты, продолжительные, но не самоупоенные. Они просто говорили: да, хорошо, и мы на вашей стороне; держитесь.

Рушди держался. 14 сентября он празднует пятую годовщину фатвы аятоллы Хомейни. Глагол в этом предложении может показаться неподходящим, но он годится. Тут есть что праздновать — ему удалось уцелеть после всех этих пяти лет, хотя за его голову назначена награда в миллион долларов; а еще он пережил бесконечные поношения, демонизацию, сожжение своих изображений, нападки мстительного духовенства за границей и позорные порицания со стороны своих сограждан британцев здесь, в Англии. Более того, он не сломался и как писатель и научился впрыскивать в свою жизни микроинъекции нормальности. Он утратил сколько-то волос, сколько-то прибавил в весе, сделался астматиком, но потрясающим образом он во многом все тот же человек, который пять лет назад отправился на заупокойную службу по своему другу Брюсу Чатвину, когда из Тегерана пришла новость о том, что вот-вот состоятся его собственные похороны. Его сила духа, ум, воображение и чувство юмора, из-за которых он в первую очередь и угодил в беду, теперь помогали ему держаться. И на политическом уровне сейчас, может быть, впервые, появились основания для умеренного оптимизма: бездействие и арктическое равнодушие администраций Буша и Тэтчер сменились сравнительно более сочувственным отношением Клинтона и Мэйджора.

24 ноября 1993 года в Белом доме Рушди в течение нескольких минут беседовал с президентом Клинтоном. Это был редкий исторический момент: как правило, президенты не склонны принимать иностранных подданных, приговоренных к смерти духовными властями, хотя бы и третьих стран. Краткое политическое благословение Клинтона (которому предшествовала часовая встреча Рушди с госсекретарем Уорреном Кристофером и другими официальными лицами) стало кульминацией двухгодичной кампании по привлечению внимания общественности, организованной лондонским Комитетом Защиты Рушди. После клинтоновского символического жеста солидарности дело вернулось на широкую политическую арену, где и начиналось. Потому что никогда это не был просто анекдот о том, как пожилые духовные лица ни с того ни с сего вдруг ударились в литературную критику, или история, в которую Америка могла бы вмешаться на некой поздней стадии как миротворец в белых одеждах.