Билли Батгейт

— О'кей, малыш, — сказал он, протягивая мне руку и рывком вытаскивая меня из машины, и вот я уже мокну под дождем на площади Гранд-Арми и думаю, что настал конец Фантому, чудесному жонглеру; меня найдут в грязи под кустом в Центральном парке, и, если глубина водоема для убитого что-то определяет, то я заслужил лужу, в которой под дюймовым слоем воды меня легко отыщет собака и слижет грязь с моих застывших глаз. Но, быстро подведя меня к первой машине, он сказал: — Проводи леди домой. Ни под каким предлогом не позволяй ей говорить по телефону, впрочем, она вряд ли будет пытаться. Она соберет кое-какие вещи. Просто побудь с ней, пока тебе не позвонят, что пора спускаться вниз. Все понял?

Я кивнул, что, дескать, да. Мы подошли к его машине, и, хотя вода уже стекала струйками с полей его шляпы, он только сейчас наклонился к заднему сиденью, вынул оттуда черный зонт и, открыв его, помог ей выйти из машины, а потом передал мне и девушку, и зонтик; наступил удивительный миг, когда мы втроем стояли под одним зонтом, и она смотрела на него с едва заметной загадочной улыбкой, а он нежно гладил ее по щеке и улыбался ей; потом он нырнул в машину, и еще не успела захлопнуться дверца, как автомобиль, скрипнув шинами, рванул с места, второй — за ним.

Нас поливали косые струи дождя. Тут мне пришло в голову, что я ведь не знаю, где находится дом мисс Лолы. По какой-то причине я решил, что отвечаю за все сам и что она, лишенная воли, ждет моих указаний. Но она взяла меня за руку двумя своими и, прижимаясь ко мне под этим большим черным зонтом, громыхавшим, словно барабан, потащила, переходя попеременно с шага на бег, через Пятую авеню, которая настолько тонула в воде, что мы разбрызгивали ее не меньше, чем падало на нас сверху. Она, кажется, направлялась в отель «Савой-Плаза». Из вращающейся двери, конечно, вышел портье со своим зонтом и бросился к нам, этот бесполезный жест лишь демонстрировал заботливость, через несколько секунд мы уже влетели в покрытое коврами, ярко освещенное, но уютное фойе; какой-то мужчина во фраке и полосатых брюках подошел к нам. На прекрасном лице мисс Лолы мелькнула озабоченность, и она рассмеялась, взглянув на свой мокрый, помятый наряд, потом медленно провела рукой по мокрым волосам, стряхнула капли на ковер и ответила на приветствие дежурного администратора — Добрый вечер, мисс Дрю, Добрый вечер, Чарльз, — и на вежливый взмах руки полицейского, стоявшего неподалеку со своими приятелями из обслуги отеля; полицейский любил бывать в дружелюбном тепле этого фойе в ночную непогоду, а я в это время, не решаясь взглянуть на него, ждал с пересохшим горлом, как она объяснит мое появление — в глазах фараона я был сопляк из сопляков, — и старался не оглядываться па вращающуюся дверь, от которой все равно было мало проку, надеясь на кривую лестницу за лифтом, она, хотя и шла наверх, могла в конце концов вывести меня наружу. Я молил Бога, чтобы ангелы-хранители не оставили мистера Шульца и чтобы изобретательность не подвела мисс Лолу или мисс Дрю, как бы ее ни звали и что бы она ни пережила в ночь смерти человека, которого, видимо, любила, во всяком случае, ходила с ним на приемы и спала. Но, взяв свой ключ, она ничего объяснять не стала, словно каждый вечер приходила сюда со странными мальчишками в дешевых мятых пиджаках из искусственной замши, солдатских брюках и с вызывающей прической, какую носят только в Бронксе, а взяла меня за руку и провела в лифт так, будто я был ее обычным спутником, и двери лифта за нами закрылись, и лифтер нажал на кнопку, не спросив, какой этаж нам нужен, и тут я сразу же понял, что объяснения требуются ото всех, кроме тех, кто наверху, и что для этой мисс Дрю с ее жестокими зелеными глазами путешествие на буксире было черт-те каким увлекательным приключением.

Вот это отель так отель: когда открылись двери лифта, мы очутились прямо в номере. На натертом до блеска полу ничего не было; на противоположной стене висел ковер или гобелен с рядами закованных в броню рыцарей на одинаково, как в цирке, вздыбленных конях, а мебели здесь не было, все-таки прихожая; впрочем, в углах стояли две большие, мне по пояс, вазы, я мог бы залезть в любую из них, если бы мне вдруг захотелось оказаться посреди прогуливающихся греческих философов, завернутых в простыни или, учитывая мое тогдашнее настроение, в саваны. Но я предпочел последовать за новоиспеченной мисс Дрю, величественно толкнувшей двойную высокую дверь слева от нас и зашагавшей по небольшому коридору, завешенному темноватыми картинами в мелких трещинках. Налево находилась открытая дверь, из которой, когда мы проходили мимо, раздался мужской голос: