Билли Батгейт

— Никто ни слова не сказал. Но я знаю, что говорю. Мне трудно объяснить. Все эти манеры за столом унижают их достоинство. В двадцати милях к северу отсюда есть придорожный буфет. Может, ты позволишь им время от времени выпускать там пар?

— Ты что, спятил? Хочешь испортить всю работу? Что, как ты думаешь, произойдет, если они там ввяжутся в драку из-за какой-нибудь бляди? Нам не хватает только свары с местной полицией.

— Ирвинг не допустит этого.

— Нет, извини, речь идет о моем будущем, Отто.

— Это верно.

На какое-то время они замолчали. Мистер Шульц сказал:

— Тебя беспокоит Дрю Престон.

— До сих пор мне никто не сообщал полного имени дамы.

— Вот что я тебе скажу, позвони Куни, пускай он достанет несколько порнографических фильмов, кинопроектор и приезжает сюда.

— Артур, как я это скажу? Это серьезные взрослые мужчины, они, конечно, не мыслители, но думать они умеют и, поверь мне, заботятся о своем будущем не меньше, чем ты о своем.

Я услышал, как мистер Шульц ходит по комнате. Потом он остановился.

— Боже мой, — сказал он.

— И тем не менее, — сказал мистер Берман.

— Слушай, Отто, мне даже денег на нее тратить не приходится, у нее больше денег, чем у меня когда-нибудь будет, она не похожа на других, согласен, девчонка она испорченная, но у них так водится, — когда придет время, пинок под зад — и дело с концом, обещаю тебе.

— Они не забывают Бо.

— Что это значит? Я тоже не забываю, я тоже огорчен, даже больше других. Если я не говорю об этом, значит, не помню, так, что ли?

— Только не влюбись, Артур, — сказал мистер Берман.

Я тихонечко возвратился в свою комнату и лег в постель. Дрю Престон и вправду была очень красива — стройная, с естественной грацией движений, особенно когда она за собой не следила; если бы мы, скажем, выехали на природу, она была бы похожа на рисованных девушек из старых детских книг разоренной библиотеки сиротского дома, она была бы такая же добрая и беседовала бы с маленькими лесными зверьками; я хочу сказать, что, когда она, задумавшись, забывала, где и с кем находится, все это можно было прочитать на ее утонченном лице, в ее пухлых, горделиво поднятых губах, в ее ясных, больших, зеленых глазах, которые могли гореть от распирающего ее любопытства или же прятаться со зловещей дерзостью под вызывающе скромными ресницами. Все мы находились под ее влиянием, даже философичный мистер Берман, который был постарше всех нас и страдал от физического недостатка, не будь рядом столь ослепительной красоты, он и не вспомнил бы о нем. Но это-то и делало ее опасной, она была непостоянной, мгновенно меняла окраску, играла ту роль, которая диктовалась ей конкретной обстановкой. Затем мне пришло в голову, что все мы очень неаккуратны со своими именами; когда пастор, принимая меня в воскресную школу, спросил, как меня зовут, я ответил — Билли Батгейт и стал наблюдать, как он записывает имя в журнал, едва ли понимая в тот момент, что прохожу обряд посвящения в бандиты, приобретаю второе имя, которое смогу использовать по собственному усмотрению, точно так же, как Артур Флегенхаймер мог превратиться в Немца Шульца, а Отто Берман — в Аббадаббу; имена похожи на номера машины, которые в конструкцию не входят и которые можно снимать и прикреплять снова. Та, которую я на буксире считал мисс Лолой, а затем в отеле мисс Дрю, теперь, в Онондаге, стала миссис Престон; в общем, она перещеголяла любого из нас, должен признаться, что сделал неверные выводы, когда провожал ее в «Савой-Плаза» и дежурный регистратор назвал ее мисс Дрю, может, он обратился к ней так, потому что это было ее девичье имя — насколько я знаю, замужние женщины сохраняют девичьи имена, — а может, молодой клерк знал ее еще ребенком, и хотя теперь она стала слишком взрослой, чтобы звать ее просто по имени, он уже не мог обращаться к ней официально.

А может, и не надо добиваться определенности, даже если речь идет о прозвищах, может, в том-то и была моя трудность, что я все хотел знать определенно и представлял вещи неизменными. А ведь я сам изменялся, вы только посмотрите, где я теперь был и что делал, каждое утро я надевал очки, которые ничего не увеличивали, а каждый вечер снимал их — совсем как человек, который может обходиться без них только во время сна. Меня готовили к жизни гангстера и одновременно учили понимать Библию. Уличный мальчишка из Бронкса, я жил в сельской местности, как маленький лорд Фаунтлерой. Во всем этом я не видел никакого смысла, кроме разве того, что я зависел от обстоятельств. Менялся ли я вместе с ними? Да, определенно менялся. Из этого я заключил, что, возможно, любое имя временно, поскольку жизненные обстоятельства постоянно меняются. Эта мысль показалась мне интересной. Я решил, что разработал собственную теорию называния, номерную (по аналогии с номерами машин). Как теория она применима ко всем людям, безумным или нормальным, кроме меня. И как только я обрел эту теорию, Лола, мисс Дрю, миссис Престон, стала беспокоить меня меньше, чем мистера Отто Аббадаббу Бермана. У меня был новый банный халат, и почему бы мне не надеть его и, после того как мистер Артур Флегенхаймер Шульц уйдет спать, не постучаться в дверь Аббадаббы и не сказать ему, что обозначает X. Единственное, чего я не должен забывать и что привело меня к нынешнему положению, — это непременное выполнение моего тайного предназначения. Вот уж что не должно измениться никогда.