Билли Батгейт

Он кивнул, с трудом подняв на меня взгляд, вид его был странно неопрятен, одежда скособочилась, сорочка наполовину вылезла из брюк, фрак задрался так, словно у Бо вырос горб, черные густые волосы растрепались, он кивнул, улыбнулся и сказал, о тебе идет добрая слава, малыш, они на тебя надеются, ты ведь знаешь об этом? Ты маленький задира, верно? и толстым вряд ли станешь, подрастешь еще на пару дюймов и сможешь драться на ринге в весе «пера». Он улыбнулся, на его смуглом лице блеснули ровные белые зубы, чуть поднявшиеся высокие скулы удлинили его миндалевидные глаза. По моему опыту, из низеньких парней обычно получаются хорошие убийцы; они начинают снизу, понимаешь, нож идет вверх, при этом он резко вскинул голову, обозначая движение ножа, при выстреле пистолет тоже вскидывает вверх, так что это тоже к твоей выгоде, но если ты действительно такой способный, как они говорят, то быть тебе там, где молодые красивые девицы каждый день будут делать тебе маникюр и чистить ногти. Во мне шесть футов и один дюйм, но я всегда убивал красиво, не мучил, не промахивался, парня надо пришить? бум, и его нет, кого надо убрать, Немец? бум, и готово, вот и все. Я никогда не любил тех, кому нравится такая работа, хотя законно гордиться выполнением чего-то, очень трудного и опасного, конечно, никому не возбраняется. Подонков я не любил никогда, послушай, старина Бо даст тебе один совет. Ваш шеф долго не протянет. Ты посмотри, как он себя ведет, он же истеричка, маньяк, которому нельзя доверять, он же плюет на чувства других людей, я имею в виду, нормальных людей, таких же крепких, как и он сам, но у которых и организация получше и, между нами говоря, идеи посвежее, чем у этого гада. Он из вчерашнего дня, понимаешь? Он конченый человек, и если ты действительно такой смышленый, как они про тебя говорят, то ты послушаешь меня и сделаешь выводы. Это тебе Бо Уайнберг говорит. Ирвинг наверху знает меня, он сам недоволен, но никогда ничего не скажет, он слишком долго с ним, ему уже пора на отдых и поздно менять хозяина. Но я уважаю его, и он уважает меня. Ирвинг уважает все, что я сделал в этой жизни, чего достиг, крепость моего слова, я не держу зла на него. Но он запомнит, и ты запомнишь, малыш, вы все запомните, я хочу, чтобы ты посмотрел на Бо Уайнберга и понял, что за человек твой шеф, посмотри в глаза Бо, если можешь, и ты никогда не забудешь его, потому что через несколько минут, всего через несколько минут он успокоится, все будет кончено; веревки не будут врезаться в его тело, он не будет испытывать ни жары, ни холода, ни страха, ни унижения, ни радости, ни горя и вообще никакой нужды; так Бог вознаграждает за ужасную смерть, она приходит в свой час, а время продолжает свой бег, но смерть уже состоялась, и наши души обрели мир. Ты, малыш, свидетель, и хотя это паршиво, но тут уже ничего не поделаешь, ты все запомнишь, и Немец знает, что ты запомнишь, и ты уже никогда ни в чем не можешь быть уверен, потому что обречен жить, помня о подлости, сотворенной с человеком по имени Бо Уайнберг.

Он отвернулся. Я испугался, услышав песню, которую он пел сильным баритоном с непокорными хрипами: забудь заботы и печали, я ухожу, прощай, дрозд. Дам-ди-дам ди-дам я-а-а да-ди, прощай, дрозд. Никто меня не любит, я здесь совсем один, дрозд. Дам-ди-дам, зажги свечу, не жди меня, прощай, дрозд, про… — он закрыл глаза и затряс головой, чтобы взять высокую ноту, — …щай.

Потом уронил голову на грудь и стал напевать потише, словно задумавшись, почти не слыша своей песни, а затем перестал петь и снова заговорил, но теперь уже не со мной, а с еще одним Бо, сидящим рядом, возможно, в роскошном Эмбасси-клубе, перед ними стоят напитки, и они вспоминают: Ты помнишь того парня, наверху, в запертом кабинете в здании центрального вокзала, кажется, на двенадцатом этаже? Вокруг куча людей, ты ведь понимаешь, что у него тьма охранников, за кабинетом есть еще одна комната, и все это находится в респектабельном, вполне официальном здании, стоящем на углу Парк авеню и 46-й улицы. Таковы условия. Они все понимают, понимают трудность дела, этот Маранцано всю жизнь в мафии, дело это не для сопляков, и банда «Юнионе» знает, что для выполнения задачи требуется ас. И Немец подходит ко мне и говорит: послушай, Бо, тебя никто не заставляет, это их внутреннее итальянское дело, им время от времени требуется пускать друг другу кровь, но в качестве услуги они попросили твоей помощи, и я решил, что нам не помешает оказать им услугу, за которую они нам будут сильно обязаны; и я сказал, конечно, сочту за честь, из всех пушек им нужна именно моя, и я чувствовал себя, как человек, который выполнил поручение и прославил себя на всю жизнь, как сержант Йорк. Ты знаешь, я человек надежный и дорожу этим. Я, конечно, люблю выпить, вкусно поесть, переспать с красивой бабой, люблю молоденьких балерин и азартные игры, люблю войти в комнату и пустить пыль в глаза, но больше всего я люблю быть надежным, — это самое чистое наслаждение; когда кто-то говорит, мне нужен не этот и не тот, а Бо Уайнберг, когда кто-то просит меня и я киваю: все будет сделано, — это как дважды два; и они это знают, и считают дело сделанным, и когда они читают об этом в газете через день или неделю, то это для них еще одна неразгаданная тайна загадочного мира. Поэтому я еду на встречу с ним, имени его я не назову, а он уже ждет меня и голосом человека, которому когда-то перерезали горло, спрашивает, что вам требуется, а я отвечаю, мне нужны четыре полицейских жетона, и все. Брови его удивленно ползут вверх, но он больше ни слова не произносит, а на следующий день жетоны уже у меня в руках; я беру своих парней, мы идем в магазин и одеваемся, как детективы, в плащи и шляпы, а потом направляемся прямехонько в контору и, вынимая жетоны, объявляем: полиция, вы арестованы, и все становятся лицом к стене, а я открываю дверь; Маранцано медленно поднимается со своего стула, ему семьдесят пять лет, и движения его не очень быстры; я подхожу прямо к столу и стреляю ему точнехонько в глаз. Но самое забавное то, что залы здания облицованы мрамором, и эхо выстрела разносится через открытые двери по коридорам, лестничным и лифтовым шахтам, все слышат его и пускаются наутек, гангстеры стоят лицом к стене, мои парни бросаются к лифтам, бегут по лестницам, перепрыгивая через три ступеньки. Когда я выбираюсь оттуда с пистолетом в кармане, везде уже хлопают двери, и возникает паника, какая бывает, если люди узнают, что произошло непоправимое, поднимается крик, и я теряю самообладание, принимаюсь носиться вверх и вниз по лестницам; я заблудился в этом говенном здании, я мечусь по коридорам в поисках выхода, тычусь в туалеты, я не понимаю, что заблудился, и когда я все-таки попадаю вниз, то оказываюсь не на улице, а на Центральном вокзале, время около пяти часов вечера, на вокзале суматоха, люди бегут на свои поезда или ждут, пока откроются ворота, объявления о поездах перекрывают общий шум, я пристраиваюсь к толпе, ждущей посадки на поезд пять тридцать две, и опускаю свою пушку в карман какого-то типа, клянусь, так оно и было, в карман плаща, в левой руке он держит портфель, а в правой — газету «Уорлд телеграф», и, как только ворота открывают и все двигаются с места, я опускаю его осторожненько, так что тип ничего не замечает, а потом я — в сторону, а он проходит через контроль и бежит по перрону, чтобы быстрей занять место, и представляешь, привет, дорогая, вот и я, Боже, Альфред, что это у тебя в кармане, это же пистолет!