Отель «Нью-Гэмпшир»

Разговор этот происходил летом, мать с Эггом покинули нас еще слишком недавно, чтобы говорить о том, что мы по кому-то или чему-то скучаем.

— Здесь ничего не получится, пап, — сказал Фрэнк, — ситуация, похоже, тупиковая.

— Сейчас самое время уехать, — сказал я, — пока еще не начались занятия в школе, пока ни у кого из нас нет никаких обязательств.

— Но у меня уже есть обязательства, — тихо сказал отец, — перед Фрейдом.

«Неужели этот слепой старик дороже тебе, чем мы?» — вот что нам хотелось выкрикнуть, но отец тут же ушел от вопроса о его обязательствах перед Фрейдом.

— Что ты думаешь, Фрэнни? — повернулся он к ней, но Фрэнни по-прежнему смотрела в окно на улицу, где своим чередом шло раннее утро.

Вот прошаркал Старина Биллиг, радикал, а ему навстречу — Визгунья Анни, проститутка. Оба выглядели усталыми, но как настоящие венцы блюли ритуал: их сердечные приветствия отчетливо донеслись до нас через открытое окно комнаты Фрэнка.

— Послушай, — сказал Фрэнк отцу. — Мы, конечно, действительно в Первом округе, но Фрейд не удосужился сообщить, что наша улица во всем округе худшая.

— Что-то вроде тупика, — добавил я.

— И стоянки для машин тоже нет, — сказала Лилли.

Стоянки для автомашин здесь не было, потому что, похоже, Крюгерштрассе использовалась грузовиками для доставки к черному ходу товаров в роскошные заведения на Кернтнерштрассе.

К тому же на нашей улице находилось местное почтовое отделение — унылый, грязноватый дом, вряд ли способный привлечь в отель дополнительных клиентов.

— Да еще проститутки, — прошептала Лилли.

— Второй класс, — сказал Фрэнк, — никаких надежд на предварительное бронирование. Мы всего лишь в квартале от Кернтнерштрассе, но мы никогда не будем Кернтнерштрассе, — сказал Фрэнк.

— Даже с новым фойе, — сказал я отцу, — даже если это будет привлекательное фойе, его просто никто не увидит. К тому же все равно придется селить людей между развратом и революцией.

— Между грехом и опасностью, папа, — сказала Лилли.

— Конечно, в перспективе это не играет никакой роли, — сказал Фрэнк; я чуть его не ударил. — Я хочу сказать, что предприятие в любом случае безнадежное: не имеет никакого значения, когда мы уедем, ясно только, что мы уедем. Это безнадежный отель. Мы можем уехать, пока он тонет, а можем уехать после того, как он уже утонет.

— Но мы хотим уехать сейчас, Фрэнк, — сказал я.

— Да, мы все этого хотим, — сказала Лилли.

— Фрэнни?.. — спросил отец, но Фрэнни смотрела в окно.

На узкой улочке почтовый грузовик пытался объехать грузовой фургон. Фрэнни следила за тем, как приходит и уходит почта, ожидая писем от Младшего Джонса и, полагаю, от Чиппера Доува. Она часто писала им обоим, но только Младший писал ей в ответ.

— Я хочу сказать, — продолжал Фрэнк в духе своей философии безразличия, — мы можем уехать, когда все проститутки провалят медосмотр, или когда Черная Инга наконец повзрослеет, чтобы работать, или когда у Шраубеншлюсселя взорвется машина, или когда первый постоялец подаст на нас в суд, или…

— Но мы не можем уехать, — оборвал его отец, — пока не наладим дело. — (Даже Фрэнни посмотрела на него.) — Я имею в виду, — сказал отец, — пока отель не станет успешным, мы не можем позволить себе уехать. Нельзя же просто так взять и уехать, имея на руках разваливающееся дело, — сказал он, — нам ведь просто будет не с чем уехать.

— Это ты… о деньгах? — спросил я.

Отец кивнул.

— Ты уже успел вложить деньги сюда? — спросила его Фрэнни.

— Они начнут переделывать фойе еще до конца лета, — ответил отец.

— Тогда еще не поздно! — воскликнул Фрэнк. — Разве я не прав?

— Папа, забери свои деньги обратно! — сказала Лилли.

Отец добродушно улыбнулся и покачал головой. Мы с Фрэнни смотрели в окно, как мимо кафе «Моватт» проходит исполненный отвращения порнограф Эрнст. Пересекая улицу, он отбросил ногой со своего пути какой-то мусор; двигался он целеустремленно, как кот за мышью, но всегда выглядел разочарованным оттого, что приходит позже Старины Биллига. У него еще было в запасе по крайней мере три часа порнографии, прежде чем он прервется на обед, прежде чем он начнет свои лекции в университете (его «эстетический час», как он это называл), а затем ему предстоят усталые, злонамеренные часы под конец рабочего дня, которые, по его словам, он посвящает «идеологии», брошюрам Симпозиума по восточно-западным отношениям. Какой день ожидал его впереди! Я мог с уверенностью сказать, что Эрнст ненавидит его заранее. А Фрэнни не могла оторвать от Эрнста глаз.