Алюмен. Книга первая. Механизм Времени

Здесь располагались самые дешевые харчевни. Их и харчевнями-то назвать было стыдно. Так, голое место, продавец с корзинами и две-три циновки на земле. Садись, жуй да беги дальше.

Зато орали кормильцы за десятерых:

– Тянпуру! Свежий тянпуру!

– Лапша с луком!

– Суп из свиных ножек! Горячий, жирный!

– Моцу! Моцу с печенкой!

– Рис? У кого-нибудь есть вареный рис?

Продавцы дружно расхохотались.

Молодой китаец, интересовавшийся рисом, вжал голову в плечи. Он не понимал, отчего над ним смеются. Румянец, длинные ресницы, гладкая кожа – китаец был бы похож на девицу, когда б не широкие плечи да ладони лесоруба.

– Рис очень дорогой, – сжалился над беднягой старик-торговец, маленький и юркий, как обезьяна. – Это у вас рис... А у нас каша.

– Из чего каша?

– Из сладкого батата с просом. Дать миску?

– Да. И вот это...

– Рыбные колбаски. Две? Три?

– Три.

– А платить чем будешь?

Парень снял шапку, действительно оказавшись девицей. Черные волосы рассыпались по плечам. Метаморфоза не удивила старика. Торговцы повидали всякого. Обратись китаец демоном-марэбито, и то никто бы бровью не повел.

Купит демон миску каши, и ладно.

– Вот, – девица полезла под куртку, достав заколку из нефрита. – Хватит?

– Ха! – обрадовался старик, подпрыгивая. – На тебе, красавица, колбаски! На тебе кашки... Риса просила? Дадим и риса...

Он откупорил тыкву-горлянку, налив в чашку какой-то бурды.

– Саке? – осторожничая, спросила девица.

– Саке – дрянь! Саке пусть яматонтю хлещут! Мы, утинантю, пьем авамори! Крепкий, вкусный, из тайского риса. И ты, дочка, пей на здоровье. Ох, и заколка... порадую невестку...

Они говорили по-китайски. На Утине этот язык знали все. Каждый островитянин при рождении получал второе, китайское, имя.

– Куда идешь, дочка?

– В Куми-мурэ. Это выше? – жуя, девица указала рукой.

– Нет, – старик радовался возможности поболтать со щедрой клиенткой. – Там Нисимура, торговый квартал. А ваши – ближе к востоку, по берегу. Пешком дойдешь. Как увидишь рощу и мавзолей Кун-цзы, так и знай: Куми-мурэ. А ты к кому?

– К дяде. Может, знаете: Вэй Чжи?

– Как не знать? Известный человек... А ты ему, значит, племянница?

– Да.

– Замуж выйти приехала?

– Нет.

– А зачем? – удивился старик. – Неужели работать? Что делать умеешь?

– Дай-ка сюда, старый дурень!

Последняя реплика принадлежала сильно выпившему детине – голому, в одной набедренной повязке, с бородой, как у козла. Он с ловкостью, говорившей о большом опыте, вырвал у старика заколку. Сейчас пьяница, хмыкая, разглядывал украшение.

– Сын мой, – пояснил девице старик.

Лишь после этого, сморщившись, как печеный батат, торговец стал ныть:

– Отдай!.. Ну, отдай... пропьешь ведь...

– Заткнись! – рявкнул детина и остолбенел. Заколка исчезла из его пальцев, чтобы возникнуть сперва у «наглой сучки», а там и у «старого дурня». – Ах ты, пакость...

Договорить он не успел. Стервозная девица пнула его под коленку – два раза подряд, такая мразь! – и, когда детина упал ничком, села сверху, ухватив жертву за уши. Зад у мерзавки был твердым и угловатым, совсем не женским. Хватка оказалась и вовсе страшная – не руки, а клювы хищных птиц.

Блудный сын уж было решил, что попал в лапы бесу-намахагэ – свежевателю лентяев и выпивох. Казалось, уши положили на жаровню и раздувают огонь.

– Пусти! – заблажил он под смех продавцов. – Ы-ых, гадюка....

– Что делать умею? – медленно скручивая уши пьяницы в трубочки, с задумчивостью повторила Вэй Пин-эр, дочь наставника императорских телохранителей. – Кое-что умею. Думаю, дядя найдет, к чему меня пристроить.

2

Пин-эр сама не знала, что бросило ее через весь Китай – и дальше, в погоню за проклятым рюкюсцем У Чэньда, который по мере приближения к родным островам все больше становился Мацумурой Соконом. Так собака, оскалив клыки, гонится за вором, обокравшим дом.

Что украл вор?

Честь отца.

Если отец смеется, обнимая вора... Если брат молчит, скован цепями сыновнего послушания... Если всем наплевать... Мысли обрывались на полпути, не дойдя до конца. Так дышат на бегу, в конце длинной дистанции, чувствуя, как подкашиваются колени, и лишь воля приказывает: вперед!

...если им все равно, то осталась дочь.

Первого человека Пин-эр убила при рождении. Должен был родиться мальчишка. Отец бредил вторым сыном. Но судьба распорядилась иначе, и роженица не вынесла позора. Обмануть надежду любимого – нет, иначе: боготворимого мужа?