Литературный призрак

Скоро мой день рождения. Еще один год. Вот почему Руди в последнее время так занят и мы почти совсем не видимся. Он ведь знает, как я обожаю сюрпризы.

Жирная Петровна подменяет меня, чтоб я сходила на обед. Однажды меня забыли заменить, и я просидела весь день в своем зале. После этого случая я заставила Рогоршева уволить главаря этой банды бездельников. С тех пор они со мной не разговаривают, но про мой обеденный перерыв больше не забывают.

В столовой для сотрудников ни души. Остальные обедают раньше. Они думают, их бойкот страшно ранит меня. Черта с два — очень даже устраивает. У меня припасена банка американского кофе. Делаю чашку кофе, достаю пачку любимых французских сигарет. Прикуриваю, на кончике сигареты вспыхивает огонек, и я затягиваюсь — о! Кайф. Ни с чем не сравнимо — как выстрел в грудь. Конечно, мои коллеги дорого бы дали даже за дым такой сигареты. Хорошо, что после меня останется амбрэ.

Из окна видна Дворцовая площадь. Бассейн, вымощенный мокрым булыжником. Чтобы пересечь его, нужно две минуты. Какой-то карлик гонится за зонтом, бегом хватит минуты.

Как смеют эти жирные коровы третировать меня! Все дело в том, что они сгорают от зависти — я-то владею этим женским искусством обольщать и удерживать мужчин, а они нет. Они собственную прическу не могут удержать. Признаю, что мои близкие отношения с главным хранителем Рогоршевым помимо той роли, которая отведена им в главном замысле, дают мне привилегии, но ведь любая из этих ведьм — да если б только она могла! — ради таких привилегий согласится на все, только скомандуй «спустить трусы». Да-да, любая, даже жирная Петровна с толстыми ляжками и кудельками как мочалки.

Когда Петербург был еще Ленинградом, я могла бы всю эту честную шайку закатать, куда Макар телят не гонял! И еще дальше! В полном составе присматривали бы за музеем в пустыне Гоби. И жили бы в юртах.

У меня было два очень влиятельных любовника. Первый — партийный деятель. Имя не буду называть, он занимал в аппарате Политбюро очень высокий пост. Выше не подняться, если не хочешь, чтобы в тебе увидели потенциального соперника, а это чревато. Мой был достаточно высокопоставленный — по крайней мере, код запуска ядерных боеголовок он знал. В принципе мог бы устроить полный конец света, только пожелай. Он позвонил в обком, и мне дали прелестную квартирку окнами на площадь Александра Невского. Он умер скоропостижно от инфаркта, и я обзавелась новым любовником, на этот раз адмиралом Тихоокеанского флота. Квартиру, конечно, мне тоже дали новую, причем, как положено по адмиральскому статусу, в пожизненное пользование. В ней я живу и по сей день — на Фонтанке у Аничкова моста. Он безумно меня любил, мой адмирал. Может, даже немного чересчур, между нами говоря. И старался превзойти аппаратчика Политбюро своими подарками. Ужасно меня ревновал. Как и все мои мужчины.

Боже мой, где золотые эти денечки?

— Лымко, — говорила я, — я зябну по вечерам, когда мы едем на балет…

И на следующий день он привозил мне норковую шубу.

— Лымко, в моей жизни не хватает блеска, — говорила я.

И на следующий день у меня появлялась бриллиантовая брошь. Я бы показала свои бриллианты, но их пришлось продать, чтобы Руди мог начать свой бизнес. Еще в ту пору, когда мы с ним только-только, ну, вы понимаете. Если бы жирная Петровна увидела мои бриллианты, у нее бы челюсть отвисла на полгода.

— Лымко, такой-то из партийного спецраспределителя на прошлой неделе вел себя совершенно непристойно. Просто возмутительно. Не хочу никому неприятностей, но он говорил такое о твоем служебном несоответствии, что у меня просто сердце кровью обливалось…

И на следующий день такой-то узнавал, что он разжалован и назначен младшим дежурным по общественному гальюну с отбыванием службы за Байкалом. Все знали обо мне, но всегда подыгрывали, потому что боялись. Даже адмиральская жена, которая сидела во Владивостоке с его выводком.

Снова закуриваю. Последнюю. Пепельница уже до половины забита. Этот карлик так и не догнал свой зонтик.

Опять сижу на пластмассовом стульчике. Скоро взвою от скуки. Изо дня в день мне приходится разыгрывать это сонное терпение, эту вялую безучастность. Ну вот, поток зевак редеет. Хочу есть, хочу водки. У Рогоршева всегда припрятана бутылка. Считаю секунды. Сорок минут умножить на шестьдесят секунд получается две тысячи четыреста. Смотреть в окно тоже не спасает. Каждый камень за окном я знаю как облупленный. Дворцовая набережная, Нева, Петроградская сторона. Я хотела попросить главного хранителя Рогоршева, чтобы меня перевели в другой зал, но Руди запретил. Сейчас нельзя — приближается великий день. Точнее, великая ночь. Джером сразу же с ним согласился, так что я торчу на старом месте.