Песнь камня

Я удивленно киваю.

— И уместно, — соглашаюсь я. Значит, Артур будет вместе с Отцом. Мать развеяла там отцовский прах, раскидала по родной земле, когда он наконец вернулся к нам — в ящике, из-за границы, где его убили.

— Они, наверное, поставят доску и что-нибудь вырежут, — говорит она. — Как его фамилия?

Я гляжу на нее в замешательстве.

— Фамилия? — в замешательстве повторяю я. Она щурится, и я отчетливо понимаю, что она

рассчитывает на мое незнание. Она, разумеется, совершенно права, но такого преимущества я ей дать не могу.

— Да, — отвечает она. — Фамилия у Артура какая?

— Игнациус, — я называю первое пришедшее в голову имя (и сейчас понимаю, что так звали кузена, с которым я застал тебя той ночью совместных забав).

Лейтенант хмурится, но тихо передает эту дезинформацию солдату со шрамом; тот кивает и хромает прочь. Она слегка улыбается мне и берет винтовку у стены. Я и не заметил. Вместилище, куда лейтенант ее поставила, — старая снарядная гильза, где наша семья давным-давно хранит зонтики, складные трости и прочее. Осмотрев винтовку и вскинув ее на плечо, лейтенант ловит мой взгляд. Сапогом постукивает по латунному цилиндру:

— Калибр поменьше. — Затем жестом приглашает меня к дверям во двор.

— Нет-нет; после вас, — отвечаю я, щелкнув каблуками.

Ее рот снова чуть кривится, и, кивнув двум раненым, она выходит на свет, хлопает в ладоши, сгоняя своих подопечных, и неожиданно настойчиво кричит:

— Ладно! Поехали! Пора!

Я сажусь вместе с ней во второй джип. Она сидит за спиной у водителя, я — на другом заднем сиденье, между нами — металлическое основание пулемета; к оружию приставлен рыжий солдат, которого она называет Кармой; он садится — ягодицами на спинки обоих сидений, ступни втиснулись между нашими бедрами.

Первый джип рявкает и рвет в сторону, едва уворачивается от колодезной кладки и направляется ко внутренним воротам и на мост. Мы следуем за ним, минуем колодец, юзом по сырой брусчатке, потом круто ныряем к узким воротам. В коротком коридоре под старой караулкой между башнями моторы оглушительно ревут. День снаружи слепит, затопляет взгляд роскошным золотом. Наверху кобальтовое небо.

Наша лейтенант засовывает руку в карман и плавно надевает солнцезащитные очки. Водитель экипирован так же. Он без каски, но светлые волосы перетянуты оливкового цвета платком; несмотря на холод и недостаточность той защиты от стихий, что обеспечивает ветровое стекло открытого автомобиля, у него голые руки, и одет он в драную футболку, душегрейку, нечто напоминающее бронежилет, а поверх всего этого — безрукавка: карманы распухли, а отвороты перетянуты пулеметными лентами.

Джип кидает нас назад — выгнутый каменный мост проводит его надо рвом; впереди первый джип дает по газам. Мы проезжаем грузовики, что стоят на посыпанной гравием площадке. Моторы чихают, грузовики газуют и, послушно урча, ползут за нами, отплевываясь, омрачая небо темными сгустками дыма. Интересно, залито ли в баки топливо, о котором я рассказал.

Лейтенант сует мне в руки кипу бумаг в целлофане. Сквозь прозрачную обложку я вижу часть карты, которую мы разглядывали в библиотеке. Лейтенант достает сигарету и закуривает, глядя перед собой. Под колесами громко скрежещет гравий. Когда мы проезжаем лагерь перемещенных, я оглядываюсь — обратившись нам вслед, за джипом темноглазо следят встревоженные лица.

Два грузовика у нас в хвосте осторожно катятся меж оттяжками скученных палаток, брезентовые пятнистые камуфляжные покрытия — словно два шатких тента, как-то научившиеся передвигаться. Позади замок. Возвышаются каменные глыбы, мерцают окна, башни и стены рассекают синее небо, и замок — латунный, золотой, львиного цвета на фоне лесного задника и сапфирового неба, — стойко держится, гордец и господин по-прежнему, невзирая ни на что.

Я уезжаю, чтобы вернуться, говорю я себе. Бросаю, чтобы защитить. Доля удачи не помешает замкам, как и хорошая конструкция; мы свой паек — даже больше — счастливой судьбы получили сегодня утром, когда снаряд-паданец не разродился, не расцвел взрывом. Надеюсь, мои стратагемы — впитывание, совместная работа, наблюдение и выжидание — более продуманная защита, чем жестокое профилактическое сопротивление, способное спровоцировать лишь насилие и уничтожение.

Впитывай, как земля, работай, точно фермер, наблюдай и выжидай, словно охотник. Мои стратегии должны скрываться под видимостью — точно геология, что лишь намеками вылезает на поверхность мира. Там, в тяжелом нёбном сдвиге лежащих в основе всего плит, определяется истинное течение истории и развитие континентов. Запертые силы хоронятся в неопределимой грани, подчеркнутой беспрерывным потрясением внизу, послушной их траекториям и правилам, — силы, что формируют мир; неизменно слепая жесткая хватка темного жидкого жара и давления, что приемлет и объемлет свою каменную силу.