Герой должен быть один

– И ты радуйся, Олимпиец: когда-нибудь и ты умрешь, как жил, – богом.

Зевс испытующе глядел на Амфитриона, а тот, в свою очередь, разглядывал ладони Кронида: жесткие, мозолистые ладони воина со странными следами застаревших ожогов.

«Как же это должно быть больно!» – без сочувствия, но с пониманием и уважением оценил лавагет.

– Они все любили меня, – неожиданно вздохнул бог. – Во всяком случае, говорили, что любят. Все: Леда, Европа, Даная, Семела, Ио, и я платил им тем же, щедро разбрасывая семя, как пахарь зерно. Я был быком, лебедем, золотым дождем, могучим и непонятным божеством; лишь однажды я попробовал стать смертным, придя к твоей жене… У меня никогда больше не будет детей, Персеид! Ты понимаешь, что это значит – никогда?!

– Да, я понимаю это, Кронид. У меня больше никогда не будет ничего. Зря ты решил примерить мою шкуру – лучше бы тебе явиться в облике быка… и не к Алкмене. Но Алкмена оплачет меня, а не тебя. Ты разбрасывал то, что называл любовью, свято веря в ее неисчерпаемость, ты оставил мне смятое ложе и усталую жену, а я оставил ей мою ложь во спасение ее жизни и сыновей, звавших Алкмену матерью, а меня отцом, пока ты страдал над иссякшим семенем! Здесь, в роще под Крисами, слепой Тиресий предсказал мне, что я умру в бою – и я умер в бою; что у меня будет наследник – у меня их два, что бы ни говорили по этому поводу люди; что я буду бороться за сына с богом, и сперва победит бог, а потом – я. Кто победил, Громовержец?

Цветок шиповника дернулся на гибкой ветке и, уколов палец Зевса, выскользнул и закачался, играя розовой мякотью лепестков.

– Ты победил, Амфитрион. Сперва – я, когда ты солгал жене и людям, потом – ты, когда я молчал девятнадцать лет, хотя наша общая ложь жгла мне сердце сильнее, чем молнии – руки… но Тиресий сказал тебе не всю правду. Наслаждайся своей победой, ибо ты уходишь вместе с ложью, а я, Зевс-Олимпиец, отец великого героя Алкида, – остаюсь! Ну, кто теперь в выигрыше, смертный? Ты умер, и даже я больше ничего не могу сделать для тебя. Может быть, мой брат Аид будет добрее…

Амфитрион еще смотрел на опустевшее бревно, когда кто-то опустил ему руку на плечо.

– Гермий! – обрадовался старый лавагет, обернувшись. – А ты здесь откуда?

– Пойдем, Амфитрион, – Гермий старательно отводил взгляд в сторону, словно нашкодивший воришка. – Пойдем, я провожу тебя… тут недалеко.

– Хорошо, – согласился Амфитрион. – Я ведь все понимаю. Надо – значит, надо.

– Нет! – неожиданно выкрикнул Лукавый, очерчивая вокруг себя и Амфитриона круг своим страшно зашипевшим кадуцеем. – Нет, не сразу!.. Пусть вся Семья потом взъестся на меня – но ты должен увидеть! Смотри!

И Амфитрион увидел.

…Он увидел кровавое болото, грязное поле боя, которое осталось за ним, он увидел Алкида, стоящего над телом отца – над ЕГО телом, – и рядом с ним Ификла; увидел, поразившись в последний раз, до чего же братья похожи друг на друга… увидел колесо, швырнувшее наземь Арея-Эниалия, увидел глаза оставшихся в живых, услышал дрожь в голосе пленных орхоменцев, когда они вспоминали его имя, имя Амфитриона, сына Алкея, внука Персея, Амфитриона-Изгнанника, Амфитриона-лавагета…

И услышал слова сына, за которого боролся с богом.

– Клянусь своим отцом, – голос Алкида звенел натянутой струной, и воины переглядывались при этих словах, косясь то на тело лавагета, то в хмурое небо, – клянусь своим отцом, что никогда Арей не дождется от меня той жертвы, которую он хочет! Никогда! И если для этого надо, чтобы война забыла мое имя, а я – ее грязь… значит, так тому и быть! Ты слышишь, отец?!

– Слышу, дурачок! – усмехнулся Амфитрион. – Слышу, не кричи… Гермий, как ты думаешь – он выполнит эту клятву?

– Не знаю.

– И я не знаю… Ну что, пошли?

– Пошли…

Ни Гермий, ни Амфитрион не знали тогда, что Алкид будет верен своей клятве ровно пять лет – до того дня, когда жрица дельфийского оракула назовет его Гераклом.

Не знал этого и сам Алкид.

Стасим V

Строфа

– …ты, Лукавый?

Тьма резко светлеет, словно кто-то зажег сразу дюжину масляных светильников.

– Я… дядя.

Тот, кого назвали Лукавым, явно смущен и напуган, хотя и пытается скрыть это.

– Ты провел его в обход Белого Утеса Забвения?

В вопросе кроется ответ.

И намек на гнев, готовый прорваться.

– Да… Владыка.

– И не дал напиться из Леты?

– Да… Старший.

– Ты понимаешь, что будет с тобой, если кто-нибудь из Семьи узнает об этом? Впрочем, я уже узнал. Я спрашиваю – понимаешь?!