Герой должен быть один

Много чего было бы обещано Гермию сейчас – но близнецов прервал неудержимый, наконец прорвавшийся наружу смех Хирона, чем-то похожий на лошадиное ржание. Кентавр хохотал от души, сотрясаясь всем своим могучим телом и схватившись руками за живот (человеческий, потому что до лошадиного руки не доставали).

Близнецы умолкли на полуслове, с недоумением глядя на хохочущего Хирона, Гермий не выдержал и тоже прыснул; не прошло и минуты, как к нему присоединились братья – и вскоре изумленные нимфы и сатиры Пелиона могли наблюдать всю четверку, буквально корчившуюся от смеха у входа в пещеру Хирона: мудрый кентавр, юноша-бог и двое смертных мальчишек – будущих героев Эллады.

14

– Ну что, мир? – осведомился Гермий, когда все устали смеяться и теперь без сил валялись на траве у входа в пещеру.

– Мир, – вяло махнул рукой Алкид.

– Мир, – согласился Ификл.

– Мир – это правильно, – поддержал Хирон. – И сейчас, когда все отсмеялись и помирились, – у меня есть к вам, герои, пара вопросов.

– Ну? – одновременно повернулись к кентавру близнецы, разом забыв про усталость.

– Не «ну», а «каких», хотели вы сказать, – как бы невзначай заметил Хирон, чем сильно смутил мальчишек. – Первый вопрос к тебе, Алкид. Извини, что приходится возвращаться к неприятному, но – надо. Ты уже почти взрослый, ты поймешь.

– Я понимаю, – солидно кивнул Алкид, хотя по его виду было ясно, что он ничего не понял. – Надо – значит, надо.

– Так вот, Алкид… ты помнишь хоть что-нибудь из того, что делаешь во время приступов?

Алкид честно попытался что-либо вспомнить, на лбу мальчика проступили упрямые складки, но в конце концов он отрицательно помотал головой.

– Не вспоминается, дядя Хирон. Помню, как с Пустыш… с Гермесом о Миртиле говорили, а потом раз – и мы уже здесь, я лежу, а Ификл с камнем против Гермеса стоит. Все.

– Ну а что ты чувствовал в это время? Не помнишь – ладно, но хоть что-то… может быть, перед тем, как потерять сознание…

Алкид вздрогнул и затравленно огляделся, словно боясь, что Пелион сейчас исчезнет и он опять останется один на один с безумием.

– Не знаю, – медленно протянул он. – Вроде я куда-то проваливаюсь, глубоко-глубоко, а вокруг темень, ничего не видно, и гудит все… кто-то меня держит, за руки хватает, сам весь скользкий и плесенью пахнет, а я вырываюсь, вырываюсь… и вырываюсь. Потом мне говорят, что я опять дрался или ломал что-то, а я ничегошеньки не помню. Слушай, Пустыш… Гермес («Да называй меня как хочешь!» – отмахнулся Гермий), раз ты бог – объясни, что это со мной? Или лучше – вылечи меня… пожалуйста. Что тебе стоит?

Столько сдержанной боли прозвучало в этой просьбе, что Лукавый не выдержал и отвернулся, еле слышно помянув Тартар такими словами, которые может произнести только бог и только сгоряча.

– Не трогайте его, – Ификл положил руку на колено брата и неприязненно посмотрел на кентавра. – Видите же, он не помнит ничего… лучше меня спрашивайте. Они – которые скользкие и плесенью пахнут – они тоже меня спрашивают. Только я им не отвечаю, кто я, а они тогда зовут Алкида и хотят, чтобы он был с ними. Чтоб тоже – скользкий… и чтоб помог им откуда-то выбраться. Тогда Алкид кричит и начинает на всех бросаться, а потом ничего не помнит.

Ификл глянул на Хирона сухими горячечными глазами.

– А я держу Алкида, – почти беззвучно прошептал мальчик. – Я его держу, а он вырывается… и те, что его зовут, – тоже вырываются… а я держу. Потому что иначе Алкид будет с ними, а я хочу, чтобы он был со мной.

– А кто эти «они»? – спросил Алкид.

– Они… – Гермий немного помолчал, раздумывая. – Они очень старые, мальчики, очень-очень, и потому… непонятные. Их действительно заперли, но не в этом дело, а в том, что они – не такие, как вы. Они даже не такие, как мы.

– Сейчас уже не такие, – двусмысленно подтвердил Хирон. – Так что, Ификл, держи брата крепче, когда они его зовут. Иначе может случиться беда.

– Знаю, – глухо отозвался Ификл.

– И последний вопрос, – Хирон повел плечами, как сильно усталый человек или очень усталый кентавр, знающий, что отдыхать ему в ближайшее время не придется. – К тебе, Ификл. Что чувствовал ты, когда кидал в Гермия камни? И потом, когда твой брат пришел в себя?

– Я тогда очень злой на Пустышку был, – насупился Ификл. – Друг, называется!.. Я ж не знал, что он бог. А хоть бы и знал! Я тогда любого мог убить – бог не бог… Ты же, Пустышка, не спрашивал, кто мы, когда собирался меня… Алкида… нас… Ну, я уже говорил! А потом я понял, что Алкид очнулся, и так обрадовался, что камень тот запросто поднял! Ну, тут Хирон вмешался… и все.