Гротеск

Отец любил длинные торжественные вступления и имел привычку излагать все по порядку, чтобы до слушателя лучше доходило. По-японски он изъяснялся довольно нескладно — видимо, из-за того, что, уехав из Японии, говорил только на родном языке. Я не выдержала и перебила его:

— Что случилось? Говори скорее.

— Мамы больше нет.

Безжизненный голос отца задрожал, выдавая волнение. На том конце провода повисла гробовая тишина. Юрико тоже не подавала голоса.

— Как она умерла? — спокойно спросила я.

— Самоубийство. Я пришел домой, она спала. Уже была в кровати. Мне показалось странным, что она не проснулась, когда я вошел. Хотя и раньше такое иногда бывало. В последнее время она как-то замкнулась в себе. Я подошел — а она не дышит. Врач сказал, она выпила днем горсть таблеток снотворного и умерла часов в семь вечера. Дома никого не было. Ужас! Даже подумать страшно.

Отец выдал эту новость на корявом японском, запинаясь чуть ли не на каждом слове, и замолк.

— У меня и в мыслях не было, что она так поступит. Неужели я виноват? Она это зло сделала.

Он, верно, хотел сказать «назло».

— Да, виноват, — сказала я холодно. — Она же не хотела ехать в Швейцарию.

Отец разозлился:

— Не хочешь меня понять, как всегда! Значит, по-твоему, я во всем виноват?

— А скажешь — нет?

Отец молчал. Я чувствовала, как его злость постепенно затихает, уступая место печали.

— Мы с ней восемнадцать лет прожили. Разве я мог подумать, что она умрет раньше меня?

— Да, это ужасно.

— Тебе жалко ее? — спросил вдруг отец. Голос его звучал как-то странно.

Жалко, не жалко… Мне, как ни странно, казалось, что я уже давно лишилась матери. Все мои переживания по этому поводу остались в детстве, и, провожая мать в Швейцарию в марте, я не особенно грустила. Что я почувствовала, узнав о ее смерти? У меня было ощущение, что она просто отправилась куда-то еще дальше. Это не грусть, совсем другое чувство. Хотя говорить об этом отцу, разумеется, не следовало.

— Конечно жалко.

Этих слов, похоже, отцу было достаточно. Он вдруг заговорил потухшим голосом:

— Для меня это потрясение. И для Юрико… Она только недавно пришла. Наверное, плачет сейчас у себя в комнате.

— А чего она так поздно явилась? — Я решительно потребовала объяснений. Приди сестра пораньше, может, и заметила бы, что с матерью что-то не так.

— Она ходила на свидание… С приятелем сына Карла. А у меня была деловая встреча. Вот и задержался дольше обычного.

Отец пытался оправдаться. Говорил быстро, проглатывая слова.

Он с матерью вообще почти не разговаривал. Наверное, ей было одиноко, хотя я себе этим голову не забивала. Если человек не в состоянии переносить одиночество, у него остается только одно — смерть.

— Похороны будут в Берне, так что приезжай. Но на билет деду у меня денег нет. Объясни ему как-нибудь.

— Извини, но у меня конец семестра, экзамены сейчас. Я не могу. Пусть дед вместо меня съездит.

— Ты не хочешь попрощаться с матерью?

Уже попрощалась. Еще в детстве.

— Да не особенно. Подожди, дед ведь приедет.

Дед с окаменевшим лицом подошел к телефону. Похоже, он догадался, о чем мы говорили. Они обсудили с отцом, что надо делать. Ехать на похороны дед отказался. Я откусила остывший тост, выпила жидкий чай. Завернула в платок бэнто, приготовленное из остатков вчерашнего ужина, и тут в кухню вошел дед. Возмущенный, печальный и бледный как смерть.

— Это он, подонок, ее убил!

— Кто?

— Папаша твой, вот кто! Я хочу поехать на похороны, но не могу. У меня сердце разрывается. Не могу похоронить единственную дочь!

— Почему же тогда не едешь?

— Нельзя! Меня под поручительство выпустили! И-эх! Один я остался! — Дед опустился на пол и заплакал. — Сначала жена, теперь дочь. Проклятая жизнь!

Я положила руки на узкие дедовы плечи и легонько встряхнула его. Теперь руки будут пахнуть бриолином, подумала я. Ну и пусть. Все-таки у меня к деду было что-то вроде привязанности. Ведь при нем я жила как хотела.

— Бедный дед! Но у тебя же еще бонсай остался.

Дед поднял на меня взгляд.

— Верно. Ты всегда все рассудишь как надо. Крепкая ты у меня. А я… Эх, чего уж тут! Ты у меня единственная надежда.

Я это уже поняла. Прошло четыре месяца, как я поселилась у деда. Только я переехала, и он начал перекладывать на меня и домашнее хозяйство, и свои приработки, и даже общение с соседями. Полагался на меня во всем. Забыл обо всем, только ухаживал за своим бонсаем и ничем другим заниматься не хотел.