Гротеск

— А угорь откуда? Кто-то подарил?

— Угорь? Налегай. Ешь на здоровье. Я купил побольше, чтобы завтра можно было в школу взять.

— Я спросила, кто тебе подарил.

— Что значит — кто? Сам купил. Оставалась кое-какая мелочь, — сердито ответил дед. Он наконец почувствовал, что я на него злюсь, но обострять не стал — знал: только хуже будет.

— В бар ходил, к матери Мицуру?

— Ходил. А что — нельзя?

— И вчера тоже. У тебя денег много?

Дед отворил скрипучую дверь на балкон, чтобы посмотреть на свой карликовый сад, который он забыл занести в квартиру, но заниматься им не стал, а рассеянно подставил лицо осеннему вечернему ветру. С недобрым предчувствием я тоже выглянула на балкон. Точно! Двух или трех горшков с бонсаем не хватало.

— Дед, ты что, бонсай продал?

Не отвечая, он поднял большой горшок с черной сосной, ласково потерся щекой об острые иголки.

— Продавать завтра потащишь?

— Эту? Ни за что! Я лучше умру. Ну, может, за тридцать миллионов «Саду долголетия» и уступил бы. И то не знаю.

В памяти всплыло лицо старичка инспектора из «Сада долголетия». «А может, мне этим заняться? Мне-то побольше дадут», — мелькнуло в голове, хотя, конечно, дед назвал несусветную цену. Но дашь ему волю — все его деревья уплывут одно за другим, он все спустит через «Сад долголетия» и «Блю ривер». И мы окажемся на мели. Занервничаешь тут.

— Мать Мицуру видел?

— Видел.

— И о чем вы с ней говорили?

— У нее там дел миллион. Не может же она весь вечер со мной сидеть.

«Она»… Он произнес это слово с надеждой и желанием, которых раньше я у него не замечала. От деда исходила какая-то непонятная сила — властная и нежная одновременно. Это все влияние Юрико! Она действует на всех! Мне захотелось закрыть глаза и уши. Дед оглянулся и посмотрел на меня. Я прочитала испуг в его глазах — подумал, видно, что мне его любовь не нравится.

— О чем же все-таки у вас был разговор?

— Ну о чем там особо поговоришь? Она же хозяйка.

— И поэтому вы пошли в другое место поесть угря?

Я попала в точку.

— Угу. Она сказала: «Давайте отсюда потихоньку» — и повела меня в одно место. На том берегу. Дорогое. Я в таких еще не бывал, поэтому немножко стушевался. В первый раз попробовал суп на печенке угря. Это вещь! Я сказал, что и тебе здорово бы такого попробовать, а она пожалела, что ты одна сидишь дома, и попросила, чтобы нам дали с собой. Сказала, что ты молодец, справляешься без матери. Добрая женщина!

«Мать и самоубийство… А детям-то после этого что делать?» Я представила мать Мицуру, косившуюся на меня в зеркало с водительского сиденья, услышала ее глухой голос. Вполне возможно, что для деда «она» — добрая женщина, однако на смерть моей матери ей наверняка было наплевать. Тогда с какой стати она изображает небесное создание? Даже сама Мицуру вон что о ней говорила: «Ничего у меня мамаша, да? Напускает на себя. Терпеть этого не могу. Противно. Нарочно так говорит. Это из-за слабости. Она слабая…»

Вспоминая наш разговор в машине, я чувствовала, как в груди закипает злость на мать Мицуру.

— То есть угорь — это вроде как подарок? — сделав недовольное лицо, решила уточнить я.

— Ну да. Я же говорю, — ответил дед, желая смягчить ситуацию, но не тут-то было.

— А если я ей расскажу, что ты сидел в тюрьме? Интересно, с ней инфаркт не случится?

Ничего не ответив, дед снял пиджак. Между бровей у него залегла складка. Мне хотелось досадить ему как следует. Потому что у нас с ним была такая замечательная жизнь, а он взял да и бросил меня и бонсай, кинулся во все тяжкие. Прямо как Юрико. Предатель! С Кадзуэ, конечно, забавно получается, но прежде надо во что бы то ни стало пустить под откос вспыхнувшую у деда любовь.

— Я уж как-нибудь сам справлюсь. — Тяжело вздохнув, дед покачнулся, наступил на брючину и еле удержался на ногах.

Он что, отпустил штанины, подгоняя к своим новым штиблетам? Брюки висели мешком до самого пола. Я не смогла сдержаться и рассмеялась. Сначала Кадзуэ со своими веками, теперь вот дед чудит. Чего только любовь с людьми не делает! Над ними смеются, а они не замечают, всё воспринимают всерьез. Это Юрико виновата, вертит ими как хочет. Она заполняла мир, в котором я жила, он насквозь пропитался ею. От захлестнувшей ненависти можно было сойти с ума.

— Дед, а вдохновение у нее есть? — спросила я и, наткнувшись на его изумленный взгляд, с раздражением повысила голос: — Вдохновение есть у нее? У матери Мицуру?