Море, море

– Я решил усыновить Титуса.

– Юридически усыновить, а это возможно?

– Да.

– На самом деле я не знал, возможно или нет. – Я позабочусь о его карьере. И завещаю ему мои деньги.

– Не так-то это легко.

– Что именно?

– Чтобы создать отношения, мало этого захотеть и остановить на ком-то свой выбор.

Я чуть не возразил: «Тебе-то это, наверно, нелегко». А потом словно услышал голос Титуса, когда он спросил: «Ваш кузен где живет?» И вспомнил, что мне рассказал Тоби Элсмир про того шерпу, к которому Джеймс так привязался, он еще потом погиб в горах, и на минуту у меня возникло желание расспросить его об этой «привязанности». Однако это было бы бестактно и опасно. Я всегда помнил, что Джеймс способен сделать мне очень больно. Как странно, ведь даже сейчас я не мог с ним общаться без страха! Cousinage, dangereux voisinage. И в то же время он вызывал во мне досаду, с ним я чувствовал себя увальнем и невеждой, и хотелось сбить с него это сонное спокойствие. Рассказать ему про Бена или не надо? Если я расскажу, не отсрочит ли это его отъезд? А рассказать очень хотелось. Страх берет, как подумаешь, что каждый поступок, пусть самый незначительный, имеет свои последствия и может оказаться точкой, от которой дороги расходятся в противоположные стороны.

А Джеймс развивал свою мысль:

– Настоящие отношения по большей части складываются сами собой.

– Как в семье? Вроде как ты говорил про Титуса?

– Да. А иногда кажется, что они предопределены. Буддист сказал бы, что вы знали друг друга в предшествующей жизни.

– Ты считаешь себя суеверным? Только не отвечай, ради Бога, что это смотря по тому, что считать суеверием.

– Тогда я не могу ответить.

– Ты веришь в перевоплощение? Веришь, что, если человек жил плохо, он родится вновь в виде… хомяка, например, или мокрицы?

– Это все символы. Истина скрыта глубже.

– Жуткая, по-моему, доктрина.

– Чужие религии часто кажутся жуткими. Подумай, каким жутким должно казаться со стороны христианство.

– Оно мне таким и кажется, – сказал я, хотя до тех пор никогда об этом не задумывался. – А буддисты верят в загробную жизнь?

– Смотря по тому…

– Ладно, не стоит.

– Некоторые тибетцы верят… – сказал Джеймс и тут же поправился, он теперь всегда говорил об этой стране в прошедшем времени, словно об исчезнувшей цивилизации: – верили, что души умерших в ожидании нового рождения пребывают в некоем месте вроде Гомерова Аида. Они называли его «бардо». Место, прямо скажем, мало уютное. Там полно всевозможных демонов.

– Стало быть, это место наказания?

– Да, но наказания чисто автоматического. Мудрецы считают этих демонов субъективными видениями, которые зависят от того, как умерший прожил свою жизнь.

– «Какие СНЫ в том смертном сне приснятся…»

– Да.

– Ну, а как же Бог, или боги? К ним душа не может обратиться?

– Боги? Боги сами всего лишь сны. Они тоже суть субъективные видения.

– Что ж, тогда можно хотя бы надеяться на какие-то счастливые иллюзии в будущей жизни!

– Возможно, но едва ли, – произнес Джеймс рассудительно, словно прикидывая, поспеет ли он на поезд. – Очень уж редки люди, у которых нет своих… спутников-демонов.

– А в «бардо» отправляются все?

– Не знаю. Говорят, в момент смерти у человека есть шанс.

– Шанс?

– Шанс освободиться. В момент смерти человеку дано увидеть всю реальность в целом, это подобно мгновенной вспышке света. Для большинства из нас это и есть… как бы сказать… всего лишь яркая вспышка, как от атомной бомбы, нечто пугающее, слепящее, непостижимое. Но если ты в силах постичь и удержать ее, тогда ты свободен.

– Выходит, есть смысл знать, что умираешь. Ты говоришь – свободен. От чего свободен?

– Просто свободен – нирвана – освобождение от Колеса.

– От колеса перевоплощения?

– Ну да, от привязанностей, страстей, желаний, всего, что приковывает нас к нереальному миру.

– Привязанностей? Значит, даже любви?

– Того, что мы называем любовью.

– И тогда мы существуем где-то еще?

– Это все символы, – сказал Джеймс. – Некоторые утверждают, что нирвана возможна только здесь и сейчас. Символы для объяснения символов, картины для объяснения картин.

– А истина скрыта глубже!

Тут мы опять умолкли. Веки у Джеймса опустились, но глаза из-под них еще поблескивали. Я спросил шутливо:

– Ты что, предаешься размышлениям?

– Нет, если б я правда предавался размышлениям, то был бы невидим. Мы видим друг друга, потому что каждый из нас – центр беспокойной умственной деятельности. Размышляющий мудрец – фигура незримая.