Лимонный стол

Пакеты на полке над ним. Список поручений — набор галочек. Пам сейчас уже едет на станцию, может быть, как раз сворачивает на кратковременную автостоянку. И всегда въезжает на свободное место радиатором вперед, Памела то есть. Не любит заднего хода, предпочитает откладывать на потом; а скорее, чтобы свалить это на него. Он совсем другой. Предпочитает въезжать на место задним ходом. Так вы обеспечиваете себе быстрейший выезд. Просто вопрос натренированности, надо полагать; быть всегда наготове для qui vive^[9]. Памела имела обыкновение спрашивать, а когда нам в последний раз требовался быстрейший выезд? В любом случае на выезде почти всегда очередь. Он имел обыкновение отвечать, если мы окажемся там первыми, очереди не будет. Очередное доказательство. И так далее.

Он дал себе зарок не глядеть на колесные диски, чтобы проверить, не ободрала ли она их еще больше. Он ничего не скажет, когда опустит стекло и протянет руку с жетоном к щелке. Он не скажет: Погляди, как далеко колеса, и все равно я дотягиваюсь. Он просто скажет: «Ну, как собаки? Что-нибудь от детей? Доставили суперкопалку?»

И все же он скорбел о Бабс и подумал, будет ли он не меньше скорбеть о Памеле. Конечно, если обернется так.

Он выполнил все поручения. Поезд начал втягиваться на станцию, и он посмотрел в завинченное окно, надеясь увидеть на перроне жену.

Вспышка^[10]

1

Петербург

Это была его старая пьеса, написанная во Франции еще в 1849 году. Тогда российская цензура запретила публикацию, и пьеса была напечатана только в 1855 году. Ее впервые поставили еще семнадцать лет спустя, и эти пять спектаклей в Москве полностью провалились. Теперь, через тридцать лет после написания пьесы, актриса спросила по телеграфу его разрешения на новую постановку в Петербурге. Он согласился, мягко оговорившись, что эта давняя вещь писана не для сцены. Он добавил, что пьеса недостойна ее таланта. Это была ничего не значащая любезность — ведь он еще не имел случая увидеть ее игру.

Пьеса, как большинство его сочинений, была о любви. И в литературе, как в жизни у него, любовь не удавалась. Любовь могла с меньшим или большим успехом пробуждать добрые чувства, льстить самолюбию или очищать кожу — но счастья она не дарила; всегда мешало несоответствие чувств или намерений. Такова уж природа любви. Конечно, она удавалась в том смысле, что была источником сильнейших ощущений жизни, делала его свежим, как весенний цвет, а потом колесовала, как отступника. Она вела его от вышколенной щепетильности к относительной отваге, хотя отвага эта была довольно умозрительного свойства и ей трагикомически не хватало воли к действию. Любовь учила его наивной жадности предвкушения, горькой обездоленности провала, стону сожаления и глупой нежной памятливости. Уж он-то знал, что такое любовь. Он знал также, что такое он сам. Тридцать лет назад он придал свои черты Ракитину, рассуждающему о любви на сцене: «По-моему, Алексей Николаич, всякая любовь, счастливая, равно как и несчастная, — настоящее бедствие, когда ей отдаешься весь…» Все эти мысли цензура пустила под нож.

Он предполагал, что она будет играть главную героиню — Наталью Петровну, замужнюю женщину, которая влюбляется в учителя своего сына. Но она выбрала роль Верочки, воспитанницы, которая, как водится в пьесах, тоже влюбляется в учителя. Сыграли премьеру; он приехал в Петербург; она посетила его в «Европейской гостинице», где он остановился. Она со страхом ожидала встречи, но была очарована «элегантным и милым дедушкой». Он обращался с ней как с ребенком. Что в этом удивительного? Ей было двадцать пять, ему шестьдесят.

Двадцать седьмого марта он отправился на представление своей пьесы. Хоть он и прятался в глубине ложи, его узнали, и после второго действия зрители начали выкрикивать его фамилию. Она пришла к нему, чтобы вывести его на сцену, но он отказался и поклонился публике из ложи. После третьего действия он явился к ней в уборную, взял ее за руки и подвел к газовому рожку. «Верочка… — сказал он. — Неужели эту Верочку я написал?! Я даже не обращал на нее внимания, когда писал… Все дело в Наталье Петровне… Вы живая Верочка…»

2

Реальное путешествие

Итак, любовь к своему же творению? Верочка на сцене, освещенная огнями рампы, Верочка за кулисами, освещенная газовым рожком, — его Верочка, тем более желанная теперь, что он проглядел ее в своей пьесе тридцать лет назад? Если, как порой утверждают, в любви человек всецело обращен на себя, если предмет ее в конечном счете не важен, потому что влюбленный ценит лишь возникшие в нем самом чувства, то существует ли закругленность более складная, чем любовь драматурга к своему персонажу? Кому нужно вторжение реальной женщины, реальной ее, освещенной солнцем ли, рампой ли, огнем ли сердца? Вот фотоснимок Верочки, одетой словно для школьных уроков, кроткой и привлекательной, с живыми глазами и повернутой к нам доверчивой ладошкой.

---

9 кто идет (фр.).

10 The Revival © Перевод. Л. Мотылев, 1999