Мой дядюшка Освальд

А. Р. Уорсли закурил свою жуткую трубку, и голову его обволокли громадные клубы дыма.

— Я готов признать, — сказал он, — да, я готов признать, что вы сумеете найти богатых покупательниц на сперму королей или гениев. Но, к сожалению, вся эта фантастическая схема обречена на провал по той простой причине, что вы не сумеете получить саму сперму. Вы же не надеетесь всерьез, что великие люди и короли будут готовы по первой просьбе незнакомого молодого человека предпринять, пардон, семяизвержение…

— Я представляю себе это несколько иначе.

— Ну и что же вы будете делать?

— Тому, как сделаю это я, не сможет противиться никто из них.

— Чушь. Я бы воспротивился.

— Нет, ни в коем случае.

Я взял в рот кусочек яблока и тщательно его разжевал. Я поднес бокал портвейна к носу. У портвейна был грибной запах. Я взял немножко портвейна в рот и покатал его по языку. Мой рот наполнился ароматом, напомнившим мне сухие духи. На несколько секунд я был захвачен прелестью этого вина. И какое же наступило восхитительное завершение, когда я сделал глоток. Аромат еще долго блуждал где-то в задней части моего носа.

— Дайте мне три дня, — сказал я, — и я вам гарантирую, что получу вашу подлинную эякуляцию вместе с распиской, подтверждающей ее подлинность.

— Не говорите глупостей, Корнелиус. Вы не сможете заставить меня сделать нечто, чего я не хочу делать.

— Это все, что я готов вам сказать.

Уорсли прищурился на меня сквозь трубочный дым.

— Вы пригрозите мне, так, что ли? Или будете меня пытать?

— Конечно же нет. Все будет сделано по вашей собственной доброй воле. Хотите, заложимся, что я преуспею?

— По доброй воле, вы говорите?

— Да.

— Тогда я поспорю с вами на все, что угодно.

— По рукам, — сказал я. — Если вы проиграете, то обещайте мне следующее: во-первых, воздержаться от публикации, пока каждый из нас не сделает по миллиону. Во-вторых, стать искренним, беззаветным партнером. В-третьих, предоставить мне все технические познания, необходимые для организации банка спермы.

— Мне ничего не стоит дать обещания, которые никогда не придется исполнять, — сказал Уорсли.

— Так значит, вы обещаете?

— Обещаю.

Я заплатил по счету и предложил отвезти А. Р. Уорсли домой на автомобиле.

— Спасибо, — сказал он, — но у меня есть мой велосипед. Мы, бедные преподаватели, не так роскошествуем, как некоторые.

— Скоро будете, — обещал я.

Я стоял на Тринити-стрит и смотрел, как Уорсли уезжает в ночь. Было еще только половина десятого. Решив сделать следующий шаг безотлагательно, я сел в машину и направился в Гертон.

10

Гертон, если вы этого не знаете, был и является женским колледжем, частью университета. В 1919 году в этих мрачных стенах обитала кучка юных дам, таких физически отталкивающих, таких толстошеих и длинноносых, что я с трудом мог заставить себя на них посмотреть. Они напоминали мне крокодилов. Когда они встречались мне на улице, по моей спине пробегали мурашки. Дамы эти редко мылись, и стекла их очков были сплошь в отпечатках грязных, жирных пальцев. Но конечно же, они были умные, многие из них были просто блестящи. Однако лично я считаю, что это очень малая компенсация.

Но подождите.

Всего лишь неделю назад я обнаружил среди этих зоологических образчиков существо просто ослепительной прелести и никак не мог поверить, что это гертонская девица. И все же так оно и было. Я открыл ее в пирожковой во время ланча. Она ела пончик. Я спросил, можно ли подсесть за ее столик. Она кивнула и продолжила жевать. Я сидел, разинув рот, и глазел на нее как на новое воплощение Клеопатры. Ни разу за всю свою короткую жизнь я не видел женщины или девушки с такой аурой чувственности. Она буквально источала секс. И какая там разница, что ее лицо было в сахарной пудре и крошках пончика. На ней были макинтош и теплый шарф, но казалось, что она абсолютно нагая. Такая девушка встречается только раз или два в жизни. Ее лицо было прекрасно превыше всяких слов, ноздри ее были чуть вывернуты наружу, а забавный изгиб ее верхней губы заставил меня неуютно ерзать по стулу. Даже в Париже не встречал я женщины, вызывавшей такую мгновенную похоть. Она продолжала есть свой пончик. Я продолжал глазеть на нее. Один, только один раз ее глаза медленно вскинулись на мое лицо, задержались на нем, холодные и проницательные, словно она что-то рассчитывала, и вновь опустились. Она закончила свой пончик и отодвинула стул от столика.