Механизм пространства

– Пароли пэ, майне геррен? Ах, как славно! Значит, гнем углы…

Кто вернется в славный 8-й уланский? Поручник, пропавший без вести, или поганый wampir, на которого свинец тратить грех? Медлил пан Игрок, присматривался – к миру, к людям, к себе. Чужим стал ему мир Божий, едва терпел. А он от мира кус пожирнее отрывал: сперва мясо, после – кровь, теперь – азарт людской.

Как-то встретилась ему статья о жуткой резне на Радомской ярмарке. Налетели на город разбойники из зеленого леса, крови пруд напустили – да сами и попались. Кого повесили, кого в Варшаву отослали. Один душегуб якобы оказался упырем, чему просвещенный репортер, ясное дело, не поверил.

Сказки это народные, volklor.

Пан Игрок не стал бы репортера разубеждать. Сказки, конечно. А что сил у него с каждым днем прибавлялось, хоть кочерги гни, что шепот за версту слышал, боли не боялся – так этому профессора враз научное объяснение подберут. Да и кому до того дело? Разве что Бригиде…

Читал он немецкие газеты, за австрийские вдвое переплачивал. Нет, не писали журналисты про баронессу Вальдек-Эрмоли.

– Семпель, майне геррен. Да-да, просто семпель. Опасно объявлять игру при шансах, не достигших самой точной вероятности выигрыша. Чем бездумно рисковать, лучше уж ставить на руте. Играем?

Однажды в маленьком Вайсвассере, что стоит посреди древней лужицкой земли, решился пан Игрок – ступил на порог храма Божьего. Ждал беды, но вышло, словно и не упырь он, а простой человек. Боясь поверить, шагнул к алтарю; крест сотворил. Милостив Господь, авось, не погонит из дома Своего.

Красив был храм – давний, готических времен. В стенах – мраморные плиты с именами почивших, в нишах – святые да архангелы. А в окнах – чудо-витражи, видение Рая из стекла и свинцового переплета. Залюбовался пан Игрок дивной красотой, снял постылые окуляры, молитву зашептал. И – услышал Господь. Ударил солнечный луч в цветное стекло, преломился через витраж; ворвался в храм, вонзился в грудь, в лицо, в сердце…

Не помнил пан Игрок, как из Дома Божьего выбрался.

Все еще упырь, холера!

Успокоился, пасьянсом жизнь свою разложил. Тут сомнения и накатили. Вспомнилась байка хлопская про мертвяка, что в родную хату с погоста возвращается. Много зла от беспокойного. Вот и ему, князю Волмонтовичу, что в войске делать? Вражью кровь цедить через губу? Генералов в картишки обыгрывать?

Или просто жрать всех подряд – сырыми?!

А новости валом катили. Конец перемирию, вновь дороги гудят под сапогами солдатскими. Хочешь, не хочешь, а честь велит к своим, в Дрезден, сворачивать.

– Соник, майне геррен. Игра! Благодарю за вечер…

Лишь пан Бог ведал, куда бы сомнения завели, но решилось дело в одно утро – просто и чисто. В попутном селе стоял казачий отряд – лихие наездники в шапках с красным верхом. Зла никому не делали, но смотрели волками. И пан Игрок посмотрел.

Ахнул.

Клинок! – отцовский, фамильный, родовой!..

Своего убийцу он не узнал – то ли другой казак трофеем гордился, то ли кровью память смыло. И размышлять не стал – вышел из дилижанса, поправил окуляры. Вечер на дворе, до ночи рукой подать. Ночь – наше время, упыриное!

Убивать казака не захотел – связал, кинул поперек конской спины. Так и выехал к первому французскому аванпосту – двуоконь с пленником, с заветной саблей у седла.

Карты бросил под конские копыта.

Игра, майне геррен!

5

• Клевета сильней кинжала, клевета страшней свинца,
• Трепещите, ожидая в муках смертного венца!

– Ария дона Базилио, – констатировал солдатик в шинели с черным кантом. – «Севильский цирюльник». Сюжет якобинца Бомарше, композитора забыл.

• Клевета прорвет преграды, клевета сердца порвет,
• Клевета не отдыхает, клевета не устает…

– Джованни Паизиелло, – откликнулся рослый офицер в такой же шинели, но с большими, небрежно пришитыми эполетами. – Автор гимна Сицилийского королевства. Между прочим, тоже якобинец, министр Партенопейской республики… Как зовут этого певуна, юнкер? Фон Кат?

– Просто «Кат», гере полковник. Если по-польски – «пан Кат». Прозвище, как я понял, не слишком почетное. Его фамилия Волом… Волмонто… Там очень много славянских букв, гере полковник, сразу не вспомню.

• Клевете подвластны троны, ей открыты все врата.
• Отступают все законы, вторят всякие уста…

Тот, кто пел у вечернего костра, не замечал гостей, глядя в близкое пламя. Среди шумного бивака он был здесь один. Никто не присел рядом, чтобы разделить холодный октябрьский вечер. И еще одна странность – солнце зашло, но глаза «певуна» закрывали черные окуляры, нелепые в поздний час.