Скрипка

Ничего.

– Как ты думаешь, мама хочет, чтобы мы жили в этом доме? – Я принялась плакать.

– О, ради Бога, – откликнулась Розалинда, – кого это волнует! Отправляйся в постель, тебе не следовало бросать пить. Лично я собираюсь осушить целую упаковку пива. Хочешь, мы переночуем наверху?

– Нет.

Она и без того знала ответ.

В дверях спальни я повернулась и посмотрела на сестру.

– Что?

Должно быть, мое лицо напугало ее.

– Скрипач – ты его помнишь? Того, что играл на углу, когда Карл… Я хочу сказать, когда все…

– Я уже сказала. Да. Конечно помню.

Розалинда снова повторила, что он играл определенно Чайковского, и по тому, как сестра подняла голову, я поняла, что она очень гордится тем, что сумела узнать музыку. Разумеется, она была права, во всяком случае я так подумала. Она казалась мне такой мечтательной, милой и нежной, полной сочувствия, словно она никогда и не знала, что такое низость. Вот мы с ней стоим здесь… и мы пока не старые. В этот день я чувствовала себя не более старой, чем в любой другой. Я не знаю, каково это – чувствовать себя старой. Страхи уходят. Низость уходит. Если ты молишься, если на тебя снизошло благословение, если ты стараешься!

– Он все время сюда таскался, этот парень со скрипкой, – добавила Розалинда, – пока ты лежала в больнице. Я видела его в тот вечер, он стоял и смотрел. Возможно, ему не нравится играть для толпы. Я считаю, что он чертовски хорош! То есть он ничем не хуже тех скрипачей, на чьих концертах я бывала или чьи записи слушала.

– Да, – согласилась я. – Он хорош.

Я подождала, пока за ней закроется дверь, и только тогда снова расплакалась.

Мне нравится плакать в одиночестве. Как это чудесно: выплакаться всласть, не думая, что сейчас тебя остановят!

Никто не говорит тебе «да» или «нет», никто не молит о прощении, никто не вмешивается. Выплакаться.

Я прилегла на кровать и разрыдалась, прислушиваясь к голосам снаружи. И вдруг почувствовала себя такой усталой, словно сама несла все эти гробы к могиле… Подумать только! Так напугать Лили! Прийти в больничную палату и удариться в слезы, и позволить Лили увидеть это. «Мамочка, ты меня пугаешь!» – сказала она в ту минуту, когда я пришла прямо из бара. И я была пьяна – разве нет? Те годы я прожила в пьянстве, но никогда не напивалась до бесчувствия, никогда не напивалась до такого состояния, что не могла… а тут это ужасное, ужасное мгновение, когда я увидела ее маленькое белое личико, облысевшую от рака головку, тем не менее прелестную, как бутон цветка, и мои глупые, не ко времени, слезы. Жестоко, жестоко. Господи.

Куда подевалось то блестящее синее море с его пенными призраками?

К тому моменту, когда я осознала, что он играет, прошло, должно быть, довольно много времени.

В доме успела наступить тишина.

Наверное, он начал играть очень тихо, на этот раз действительно передавая чистую сладостность мелодии Чайковского, можно было бы сказать – приглаженную красноречивость, а не животный ужас гаэльских скрипок, которые так околдовали меня прошлой ночью. Я все глубже погружалась в музыку, по мере того как она приближалась, становилась более отчетливой.

– Да, играй для меня, – прошептала я и провалилась в сон.

Мне приснились Лев и Челси, будто я с ними устроила ссору в кафе, и Лев все время приговаривал: «Как много лжи, сплошной лжи». Я поняла, что он подразумевает: он и Челси… и она такая расстроенная, такая добрая, любящая его, жаждущая его… А ведь она была моей подругой. Потом вдруг вернулись самые ужасные воспоминания: гневные речи отца, плач мамы в этом доме, из-за нас, а я так к ней и не подошла… И все это слилось со сном. Скрипка пела и пела, стремясь вызвать боль, как это умел делать только Чайковский, мучительную боль, ало-красную, сладостную и яркую.

Довести меня до сумасшествия? Не выйдет! Но почему ты хочешь, чтобы я страдала, почему ты хочешь, чтобы я вспоминала все это, почему ты играешь так красиво, когда я вспоминаю?

А вот и море.

Боль слилась со сном; мама читает мне стишок на ночь из старой книги: «Цветочки кивают, тени ползут, над холмом загорается звездочка».^[14]

Боль слилась со сном.

Боль слилась с его изумительной музыкой.

Глава 8

В гостиной оказалась мисс Харди. Когда я вошла, Алфея как раз расставляла кофейные чашки.

– При обычных обстоятельствах мне бы и в голову не пришло беспокоить вас в такой час, – сказала мисс Харди, чуть приподнимаясь, когда я наклонилась, чтобы поцеловать ее в щеку. На ней было платье персикового цвета, которое очень ей шло, седые волосы уложены в идеальные и в то же время послушные локоны. – Но, видите ли, он попросил об этом. Он особо подчеркнул, что нужно пригласить вас. Он так уважает вас за ваш музыкальный вкус и за ту доброту, что вы к нему проявили.

---

14 Строка из стихотворения Нэнси Берд Тернер «Песня в сумерки» (1944).