Фламандская доска

Антиквар на мгновение замолк, и освещенная половина его рта изогнулась в лукавой улыбке, как будто ему доставляло особое удовольствие смаковать это воспоминание.

– Речь шла не просто о шахматах, – продолжал он, – а о некоем личном, глубинном ощущении, об этой игре как связи между жизнью и смертью, между действительностью и мечтой. И пока ты, Хулия, говорила о пигментах и лаках, я едва слушал: я был поражен тем трепетом наслаждения и какой-то дивной, утонченной муки, что пробегал по моему телу при взгляде на эту фламандскую доску. Однако смотрел я не на то, что Питер ван Гюйс изобразил на ней, а на то, что было в голове у этого человека, этого гениального мастера, когда он писал эту картину.

– И ты решил, что она должна быть твоей…

Сесар иронически-укоризненно посмотрел на девушку.

– Не надо так упрощать, принцесса. – Он отпил из стакана небольшой глоток и улыбнулся, словно прося о снисхождении. – Я решил – сразу, вдруг, – что мне просто необходимо исчерпать эту страсть до конца. Такая долгая жизнь, как моя, не проходит даром. Несомненно поэтому я тут же уловил – нет, не послание, содержавшееся в картине (которое, как впоследствии выяснилось, являлось ключом к ней), а тот бесспорный факт, что она таит в себе какую-то захватывающую, ужасную загадку. Загадку, которая, возможно, – представь себе, какая мысль! – наконец докажет мою правоту.

– Правоту?

– Да. Мир не так прост, как нас пытаются заставить думать. Очертания нечетки, оттенки имеют огромное значение. Ничто не бывает только черным или только белым, зло может оказаться переодетым добром, безобразие – замаскированной красотой, и наоборот. Одно никогда не исключает другого. Человеческое существо может любить и предавать любимое существо, и его чувство от этого не становится менее реальным. Можно быть одновременно отцом, братом, сыном, любовником, палачом и жертвой… Ты сама можешь привести какие угодно примеры. Жизнь – это неясное приключение на фоне размытого пейзажа, пределы и контуры которого постоянно изменяются, движутся, где границы – это нечто искусственное, где все может завершиться и начаться в любой момент, или может вдруг кончиться – внезапно, как неожиданный удар топора, кончиться навсегда, на никогда. Где единственная реальность – абсолютная, осязаемая, бесспорная и окончательная – это смерть. Где мы сами – не более чем крохотная молния между двумя вечными ночами и где, принцесса, у нас очень мало времени.

– А какое отношение имеет все это к смерти Альваро? Какая тут связь?

– Все на свете имеет отношение ко всему на свете, все связано со всем. – Сесар поднял руку, прося немного терпения. – Кроме того, жизнь – это последовательность фактов, сцепленных друг с другом, иногда без всякого участия чьей бы то ни было воли… – Он посмотрел свой стакан на просвет, как будто в его содержимом плавало продолжение его рассуждений. – И тогда – я имею в виду тот день, когда я был у тебя, Хулия, – я решил выяснить все, что связано с этой картиной. И так же, как и тебе, первым делом мне пришла в голову мысль об Альваро… Я никогда не любил его: ни когда вы были вместе, ни потом. Но между первым периодом и вторым имелась одна существенная разница: я так и не простил это ничтожество за те страдания, которые он причинил тебе…

Хулия, достававшая другую сигарету, задержала движение руки на полпути, с удивлением глядя на Сесара.

– Это было мое дело, – сказала она. – Мое, а не твое.

– Ошибаешься. Это было мое дело. Альваро занял то место, которое никогда не было суждено занять мне. В определенном смысле, – антиквар чуть запнулся, затем улыбнулся с горечью, – он был моим соперником. Единственным мужчиной, которому удалось встать между нами.

– Между мной и Альваро все было кончено… Просто абсурдно связывать одно с другим.

– Не так уж абсурдно, но давай больше не будем об этом. Я ненавидел его, и все тут. Конечно, это не повод для того, чтобы убивать кого бы то ни было. Иначе, уверяю тебя, я не стал бы ждать столько времени… Наш с тобой мир – мир искусства и антикваров – очень тесен. Мне приходилось временами иметь профессиональные дела с Альваро: это было неизбежно. Разумеется, наши отношения нельзя было назвать особенно теплыми, но иногда деньги и заинтересованность сводят людей ближе, чем чувства, создавая весьма странные союзы. Вот тебе доказательство: ты сама, когда возникла проблема с этим ван Гюйсом, обратилась к нему… В общем, я поехал к Альваро и попросил дать мне всю возможную информацию о картине. Разумеется, он работал не из одной любви к искусству. Я предложил ему достаточно солидную сумму. Твой бывший – мир праху его – всегда был дорогим парнем. Весьма дорогим.