Безутешные

Бродский медленно замахал рукой. Когда мисс Коллинз замолкла, он сказал:

– Я могу стать… Я могу снова стать дирижером. Сегодняшняя музыка, до того как я упал… Она была недурна. Ты слышала? Я могу опять сделаться дирижером…

– Лео, ты меня слушаешь? Тебе никогда не быть настоящим дирижером. Ты им и прежде не был. Ты никогда не сможешь служить местным горожанам, даже если они на то согласятся. Потому что ты их ни в грош не ставишь. Такова правда. Вся твоя музыка – о твоей дурацкой ране, на большее, более глубокое ты не способен, ничего нужного людям ты не создашь. Сама я делаю что могу, пусть это и малость. Я стараюсь изо всех сил помочь тем, кто несчастен. А ты, посмотри на себя. Кроме твоей раны, тебя ничто никогда не заботило. Вот почему ты не стал подлинным музыкантом. И никогда им не станешь. Лео, ты меня слушаешь? Я хочу, чтобы ты слышал. Ты шарлатан, не более того. Трусливый, безответственный обманщик…

Внезапно через занавес прорвался плотный краснолицый мужчина.

– Ваша гладильная доска, мистер Бродский! – бодро объявил он, держа доску перед собой. Уловив в атмосфере напряженность, он сник и отступил назад.

Мисс Коллинз оглядела вновь пришедшего, потом бросила последний взгляд на Бродского и выбежала через просвет в занавесе.

Лицо Бродского по-прежнему было обращено к потолку, но глаза были закрыты. Протолкавшись вперед, я опустился на колени и приник ухом к его груди, чтобы уловить сердцебиение.

– Наши матросы, – пробормотал он. – Наши матросы. Наши пьяные матросы. Где они сейчас? Где вы? Где вы?

– Это я. Райдер. Мистер Бродский, мы должны как можно скорее оказать вам помощь.

– Райдер. – Он открыл глаза и взглянул на меня. – Райдер. Может быть, это правда. То, что она сказала.

– Не волнуйтесь, мистер Бродский. Ваша музыка была великолепна. В особенности две первые части…

– Нет-нет, Райдер. Я не о том. Не в музыке теперь Дело. Я имел в виду другие ее слова. Об одиноком пути. В какое-то мрачное, уединенное место. Может быть, это правда. – Он внезапно оторвал голову от пола и посмотрел прямо мне в глаза. Я не хочу туда, Райдер, – шепнул он. – Я туда не хочу.

– Мистер Бродский, я попробую ее вернуть. Как я уже сказал, исполнение первых двух частей было в высшей степени новаторским. Уверен, она ко мне прислушается. Простите, пожалуйста, я на минутку.

Высвободив свой рукав из его пальцев, я поспешил к просвету в занавесе.

35

Изменившийся вид зала поразил меня. Освещение было включено, и остающейся публики явно не хватало для продолжения концерта. Две трети слушателей ушли, прочие разговаривали в проходах. На сцене я, однако, не задержался, потому что заметил мисс Коллинз, которая шла по центральному проходу к дверям. Спустившись со сцены, я поспешно пробрался через толпу и когда приблизился к мисс Коллинз на расстояние оклика, она уже была у выхода.

– Мисс Коллинз! Одну секунду, пожалуйста!

Мисс Коллинз обернулась и, обнаружив меня, ответила суровым взглядом. Растерявшись, я споткнулся на полпути посреди прохода. Внезапно я ощутил, что решимость меня покидает, и в замешательстве почему-то устремил взгляд себе на ноги, а когда наконец поднял голову, то увидел, что мисс Коллинз исчезла.

Я постоял еще немного, раздумывая, не глупо ли было дать ей так просто уйти. Но постепенно мое внимание привлекли разговоры, которые велись вокруг. В особенности меня заинтересовала группа, стоявшая справа: шесть или семь довольно пожилых людей. Я слышал, как один из них сказал:

– Если верить миссис Шустер, все это время он ни дня не был трезвым. И от нас хотят, чтобы мы уважали такого человека, при всем его таланте? Какой пример он подает нашим детям? Нет-нет, вся эта история зашла чересчур далеко.

– Я почти уверена, – произнесла женщина, – что на обеде у герцогини он был пьян. Им пришлось очень постараться, чтобы его прикрыть.

– Простите, – вмешался я, – но вы же ничего толком не знаете. Поверьте, вас плохо информировали.

Я ни минуты не сомневался, что одно мое присутствие заставит их замолкнуть. Но они только вежливо смерили меня взглядами, словно бы я попросил разрешения присоединиться к их компании, и возобновили беседу.

– Никто не собирается снова расточать хвалы Кристоффу, – продолжал первый. – Но нынешнее исполнение… Как вы сказали, это на грани безвкусия.

– С безнравственностью, вот с чем оно граничит. С безнравственностью.

– Простите, – снова вмешался я, на сей раз с большей настойчивостью. – Мне довелось весьма внимательно прослушать все, что мистеру Бродскому удалось исполнить до падения, и я сужу об этом совершенно иначе, чем вы. На мой взгляд, в его интерпретации есть задор и свежесть – и она, ей-богу, весьма близка к глубинной сути пьесы.