Мемнох-дьявол

Ничем не отличаясь от обычного смертного, я шел по городу, с наслаждением вдыхая речной воздух и радуясь, что вновь могу видеть любимые дубы с почерневшей корой, в беспорядке стоящие среди лужаек и цветников, тускло освещенные дома, увитые лозами... Я вернулся в Новый Орлеан! Домой!

Вскоре передо мной выросли кирпичные стены старого монастыря на Наполеон-авеню, где жила Дора. Наполеон-авеню удивительно красива – даже для такого города, как Новый Орлеан. По самой ее середине тянется широкая аллея. Когда-то по этой полосе бегали трамваи, а потом ее засадили деревьями, такими же красивыми и тенистыми, какие растут и вокруг монастыря, главным фасадом обращенного на Наполеон-авеню.

Жилые кварталы викторианской эпохи в целом поражают обилием зелени.

Я медленно подходил к зданию монастыря, стараясь запомнить как можно большее количество внешних деталей. С тех пор как я в последний раз подглядывал здесь за Дорой, многое во мне переменилось.

Здание было построено в стиле Второй империи, с двумя длинными боковыми крыльями и высокой покатой крышей над довольно необычной, полукруглой формы мансардой, расположенной в центральной части. Кирпичная кладка стен, закругленные арочные окна второго и третьего этажей, четыре башенки по углам, двухъярусное крыльцо фасада, украшенное белыми колоннами и огражденное перилами из черного металла... – все это органично сплеталось в единое целое и вполне соответствовало характерной для Нового Орлеана застройке того времени. Старинные медные желоба для стока воды тянулись по нижнему краю крыши. Многочисленные высокие окна были когда-то выкрашены белой краской и закрыты ставнями. Сейчас ставни отсутствовали, а краска почти совсем облупилась.

Фасад дома скрывался за большим садом, а позади здания, насколько мне было известно, располагался просторный внутренний двор. Комплекс зданий монастыря занимал почти весь квартал. В прежние времена здесь жили монахини, опекавшие и обучавшие девочек-сирот всех возрастов. По обе стороны от главного фасада росли огромные дубы, ветви которых нависали над боковыми дорожками. С южной стороны вдоль улицы стояли в ряд старые мирты.

Обходя вокруг монастыря, я обратил внимание на витражные окна двухэтажной часовни и заметил, что внутри мерцает свет, как будто там по-прежнему находились священные реликвии. В этом, однако, я сильно сомневался. Наконец я дошел до задней стены монастыря и перепрыгнул через нее.

Всего лишь несколько дверей оказались запертыми. Вокруг царила тишина. Зима в Новом Орлеане достаточно мягкая, но это все же зима, а внутри здания было заметно холоднее, чем на улице.

Я вошел на первый этаж и осмотрелся. Величественные пропорции широких, с высокими потолками коридоров с первого взгляда произвели на меня благоприятное впечатление; мне понравился запах недавно очищенного от наслоений кирпича и сосновых полов. Все вокруг выглядело неотделанным, первозданным, но такая неотшлифованность, отсутствие внешнего лоска были в моде среди людей творческих, которые обустраивали свои жилища в больших городах в старых складских помещениях и любили называть их не иначе как сараями или голубятнями.

Однако монастырь все же ничуть не походил на склад. Сомнений в том, что некогда здесь жили люди, более того, что это была освященная обитель, не возникало. Во всяком случае у меня. Я медленно шел по коридору в сторону северовосточной лестницы. Именно там, в так называемой северовосточной башне, на третьем этаже и выше располагались комнаты Доры.

Присутствия Доры или кого-либо другого я не ощущал. Слышались шорохи крыс, насекомых, какого-то животного чуть крупнее крысы – возможно, енота, нашедшего себе пропитание на чердаке. Чуть позже я почувствовал, что здесь обитают духи природы, как называл их Дэвид, хотя я предпочитал называть их полтергейстами.

Я остановился, закрыл глаза и прислушался. Казалось, сама тишина посылает мне неясные импульсы, некие смутные образы, но настолько слабые, что они не способны были затронуть ни мое сердце, ни мой разум. Да, я понимал, что где-то здесь бродят призраки... но я не ощущал никакого бесплотного возбуждения, никаких отголосков трагических событий или проявлений несправедливости... Напротив, окружающая атмосфера была словно насыщена душевным покоем и твердостью веры.

Здание оставалось неподвластным времени.

Мне казалось, что оно радовалось возвращению того облика, какой имело в девятнадцатом столетии; даже обнаженные тяжелые балки потолков, которые на самом деле изначально не предназначались для всеобщего обозрения, выглядели великолепно: очищенное от штукатурки потемневшее дерево было ровным и гладким, ибо плотники той эпохи обращались с ним бережно и работали на совесть. Лестница тоже сохранилась в первозданном виде. Здесь, в Новом Орлеане, мне довелось пользоваться не менее чем тысячью ей подобных. В этом здании их было как минимум пять. Мне был знаком каждый поворот, каждая ступенька, исхоженная неисчислимым множеством детских ножек, знакомо шелковистое ощущение гладких, отполированных за столетие перил. Я видел тысячи таких площадок: расположенные точно против середины наружного окна – независимо от его формы и размера, – они словно рассекали надвое потоки струящегося в это окно уличного света.