Девятный Спас

— Ты что за человек? — неторопливо спросил детина. — Почему, тово-етова, в болоте топ? Пошто запеленат, как дитё? Может ты бесноватый и тебя замотали, чтоб на людей не кидался? Развязывать тебя иль, тово-етова, не надоть? Бояться мне тебя, аль как?

Спрошено, однако, было безо всякого страха, спокойно.

Дважды повторённую присказку «тово-етова» Митьша последний раз слышал девять лет назад.

Нет, не может быть! Но обстоятельная манера говорить, но крепкая, основательная посадка головы!

— Свезло тебе, бесноватый, что я утром на болоте силки птичьи расставляю, — продолжил бородач. — Услыхал, кто-то блажит, слова молитвенные орёт. Надо думать, любопытно стало. Еще малость, и, тово-етова, увяз бы ты насмерть.

— Илейка?! — ахнул Дмитрий, наконец, обретя способность к речи. — Ты живой?! Я это, Митьша Никитин! Помнишь меня?

Богатырь разинул рот и по-мальчишески шмыгнул носом. А у Дмитрия из глаз хлынули слёзы.

В два дня двух давних приятелей, кого живыми не чаял, встретил! И оба поочередно ему жизнь спасли. Воистину чудо Божье!

* * *

Ильша смотрел на ободранного, полудохлого бродягу и не верил своим глазам. Это Митька? Сказывали, при царях-царицах обитает, в шелках-бархатах ходит. Ильша за него радовался. А Митька вон ломаный, пытаный. Про бесноватого Илья сказал шутейно. Когда раздевал недотопленного, видел и плечи обмотанные, и от кнута рубцы. Вот те и жизнь медовая в царских хоромах. В лесу с волками-медведями обитать куда человечней. Слабину явишь — загрызут, а попусту мучительствовать не станут.

Оба старинных друга заговорили разом, но у Мити, несмотря на слабость, это получилось живей. Илейка на лесном житье поотвык языком шевелить.

— Не могу в толк взять! Лёшка говорил, утонул ты! Столько лет! Где ж ты был?

Изредка удавалось вставить словечко Илье, но и он всё больше спрашивал. Через некое время перебивчивой беседы он уже знал обо всех никитинских злоключениях, Дмитрий же о чудесно воскресшем товарище почти ничего. Наконец, спохватившись, Митя осерчал.

— Я тебе как на духу, а ты на всё молчок! Рассказывай, каким дивом живой остался!

Ильша почесал затылок.

— Тово-етова, не одним дивом, а двумя. Одно от Бога. Другое, думать надо, от чёрта.

— Ты мне загадок не загадывай. Говори! Теперь не слезу. Пал ты с плотины в реку. Дальше что было?

— Как падал, помню. Потом ничего не помню. Бочонком меня по башке стукнуло. Думать надо, уволокло меня на дно, пошвыряло там водяным током, а после назад выкинуло. Ежели бы не был сомлевши, наглотался бы воды да потоп. А тут рот разинул, только когда меня на верхи вынесло. Глазами хлопаю, губами шлёпаю, крутит меня, тащит. Чую — тону. Не могу плыть. Ноги как не свои. Руками одними с потоком не справиться, а еще в голове гудит. Тово-етова, пропадать надо. Видел на плотине двух конных, видел внизу Алёшку… А не крикнешь, на помощь не позовешь. Молча тонуть приходится. Тут вдруг…

— Продолжай! Что глаза отводишь?

Илья, действительно, смотрел куда-то в угол, где вроде бы и не на что: киот, ставенками прикрытый, под ним горит лампада.

— Вдруг вижу плывет ко мне что-то. Короб плоский, деревянный. Невеликий, а все ж не соломинка. Да и сам я не такой, как сейчас, был. Мальчонке хватило, чтоб на плаву удержаться.

— Повезло!

— Не повезло, а Бог чудо явил, — спокойно поправил Илья. — Там ведь что было, в коробе? Икона Спасителя.

— Да ну?!

— Вон висит.

Митьша снова посмотрел на киот, теперь уже внимательно.

— А почему прикрыта?

— Не любила её старая. Всё дверки затворяла. Ну, я, тово-етова, и привык.

— Какая «старая»? О ком ты?

— Бабинька. Второе моё диво спасительное, которое от нечистого. Что одна икона? Мне б всё одно и с нею потонуть следовало. Долго бы на плаву не удержался. Бабинька меня увидала, ниже по течению. В воду сошла, клюкой подцепила. Я уже себя почти не помнил. Ещё малость, и, тово-етова, камушком бы…

— Та самая ведьма?! У которой ты кольцо покрал?!

— Она. При ней я и остался, тута вот.

Дмитрий испуганно оглядел горницу ещё раз. Неужто они девять лет назад через окошко сюда и заглядывали?

— Ты не бось, — неправильно понял его испуг Ильша. — Ваши заречные ко мне не ходят, робеют. Не сыщут.

Река Жезна была не особенно полноводна, однако довольно глубока и крутобережна. То ли от этого, то ли от того, что в древние времена здесь проходила граница двух враждующих удельных княжеств, жители селений, находившихся по разным её сторонам, говорили друг про дружку «те, заречные» и общения не поддерживали, в гости не ездили, сватов за невестами не засылали. Эта обособленность усугубилась после того, как пришла в запустение речная мельня и люди перестали пользоваться плотинным мостом, единственной переправой на всю округу. Никем не назначенную границу пересекали только торговцы-коробейники, да перехожие калики. Если какой-нибудь правобережный помещик ехал навестить левобережного или наоборот, то пользовались объездным путём, по проезжему шляху, до которого от мельни был добрый десяток вёрст, далеконько.