Девятный Спас

Опять встрял Шкура:

— Видал я цесаревича. Хлипок. Сдюжит ли? Вот была бы Софья жива. Эх, не ценили мы царевну-матушку. Кабы в сто девяносто седьмом крепко за неё стояли против Нарышкиных, не было б нам теперь лиха.

С этим никто спорить на стал. Донеслись тяжкие вздохи. Кто-то из десятников сказал:

— Нет, Петра, хоть и бес, а все одно природный царь. Я его под крепостью Орешком вот как тебя видел, а допрежь того, давно ещё, в Кремле. Никакой он не немец.

Некоторых охватили сомнения.

— А коли так, как же идти против законного государя? От Бога противно! — заявил Шкура.

Фрол ему:

— Примеры есть. В Англицкой земле за воровство супротив обчества ихнему царю голову срубили, и ништо, стоит Англия крепче прежнего. Если царь не подменной, то это еще хуже. Продал он душу Сатане и тем замарал своё помазанство!

Все заспорили разом, тщась перекричать друг друга, и теперь даже басистый Фрол не мог их унять. Указ ли нам Англия иль не указ, возможно ли царю перед Богом замарать помазание, а коли возможно, то казнить ли такого царя смертью или нет, и прочее, и прочее.

— Ох, Русь-матушка, — шептал, слушая, Попов. — На такое дело замахнулись, а без языков чесания обойтись не могут.

Конец спору положил кто-то, воззвавший:

— Невмоготу мне, православные! Осьмой час сидим. Помочиться бы.

И пошло новое препиранье — допустимый грех мочиться с Божьей колокольни или недопустимый.

— Идите уже себе, поговорили. — Фрол перекрыл всех своим голосищем. — Потерпи малость, Конон. Сейчас во дворе стенку ополоснёшь.

Все загоготали.

— Напоследок, господа десятники, скажу вам вот что. Домой к себе не возвращайтесь. Тихо! — цыкнул предводитель на зароптавших. — Не в лапту играемся! Я вас зачем на каланче этой собрал? Для обережения, чтоб слухачи из Преображёнки не сведали.

Алёша толкнул Никитина в бок и подмигнул.

— И так уж по Москве о нас шепчут… — Фрол внушительно покашлял. — Спрячьтесь всяк в надёжном месте, где вас никто не сыщет. Ныне каждый ко мне подойдите, да на ухо, тихонько скажите, кто куда засядет. Если что, человека пришлю. А ещё выберите из своего десятка одного-двух связных для сообщения. Тут не только в наших головах дело. Сгинем от беспеки — кто Русь от бесовской напасти спасёт?

Наступила тишина. Сверху ничего не доносилось, кроме шарканья да топтания.

— С каждым шушукается, — недовольно заворочался Попов. — Осторожный, собака. Ну ничего. Десятники уйдут — возьмём, его. Сам расскажет, куда они попрятались. Прощаются! В колокол!

Залезли в укрытие и сидели там долго, не менее получаса. Заговорщики расставались так же неторопливо, как беседовали. Лишь один вниз по лесенке спустился споро — наверное, Конон, которому приспичило. До низу не дотерпел-таки, стал поливать с края колокольной площадки, не забыв, однако, пробормотать: «Прости, Господи».

Затем потянулись остальные, по одному, по двое — иначе по узкой лестнице было никак.

— Третий с четвертым… Пятый… Шестой с седьмым… — считал Алёша.

Хотя стрельцы проходили совсем близко, в перевёрнутую чашу колокола долетали лишь обрывки разговоров.

— …Да-а, не узнать Фрола-то. В шапке бархатной хаживал, орёл-орлом, а ныне…

— …Хорошо тебе, а у меня жёнка, сам знашь, строгая. Как это я домой ночевать не приду? Она на всю слободу вой подымет…

Услышалось и важное, что ранее ветер съел:

— Неделя, говорит. А то и ране. Как порох в мину заложат, так и можно.

— Где, он сказал, бочки-то?

А ответ подслушать уже не удалось. Алексей с досады даже зубами скрипнул.

— Ничто, ничто… Фролка скажет, — успокоил он сам себя.

Наконец сыщики вылезли из колокола, встали по обе стороны приставной лестницы. Попов показал: я его за правую ногу, ты за левую.

На площадке давно стемнело, особенной нужды таиться не было: в двух шагах ничего не видно.

— Ну, скоро он?

Подождали ещё. Дмитрий прошептал:

— Может, он там ночевать будет?

Попов кивнул: видимо, так. Потрогал перекладину — скрипит ли? Ох, скрипит.

— Ждём, пока ветер завоет…

Ветер не дул долго, а если и дул, то несильный. Наконец в щелях каменной башни заухало, завыло.

— Пора!

Алёша полез первым: одна нога в старом сапоге, вторая — ране подвязанная — разута. Никитин от друга отставал на несколько перекладин.