Вампир Лестат

Глаза моей матери были открыты, но, судя по всему, она ничего не видела. На какое-то время она оказалась там, где не было страдания и боли, где царствовали покой и понимание. Но потом я услышал, что она зовет меня по имени.

Я поднес ко рту правую руку и прокусил вену возле запястья, а потом прижал кровоточащую рану к ее губам. Кровь потекла ей в рот, но она даже не пошевелилась.

– Пейте, матушка! – взволнованно воскликнул я и крепче прижал к ее губам руку.

Но какие-то изменения в ней уже начали происходить.

Губы ее вздрогнули, и она впилась в мою руку, отчего по всему телу у меня пробежала боль и сомкнулась где-то возле моего сердца.

Как только она сделала первый глоток крови, туловище ее напряглось и вытянулось, а левой рукой она крепко вцепилась мне в запястье. Боль становилась все сильнее и сильнее, и я едва не закричал. Мне казалось, что раскаленный металл наполнил все мои вены, каждую частичку тела. Но я понимал, что причина боли лишь в том, что мать высасывает из меня кровь точно так же, как чуть раньше я высасывал кровь из нее. Теперь уже она стояла на ногах, прислонившись головой к моей груди, а меня охватывало оцепенение, сквозь которое я продолжал чувствовать, как внутри меня натягиваются вены и как гулко бьется сердце, усиливая одновременно и мою боль и ее жажду насытиться кровью.

Она пила все более жадно, все крепче прижимая губы, и тело ее напрягалось сильнее и сильнее. Я хотел было оттолкнуть ее от себя, но не смог, и, когда мои ноги подкосились, теперь уже она подхватила меня и не позволила упасть. Сознание покидало меня, комната и все предметы в ней плыли перед глазами, а она по-прежнему не хотела от меня оторваться. Я вдруг ощутил вокруг себя бесконечную тишину и невольно оттолкнул мать от себя, не будучи, впрочем, уверенным, что поступаю правильно.

Она покачнулась и, прижав ладонь ко рту, осталась стоять у окна. Прежде чем повернуться и упасть в ближайшее кресло, я взглянул на ее мгновенно побелевшее лицо, на приобретающие пышность формы тела, отчетливо проступающие под тонкой голубой тафтой, на глаза, горевшие как вобравшие в себя свет два кристалла.

Кажется, прежде чем окончательно закрыть глаза, я все-таки успел еще произнести: «Матушка…»

2

Я сидел в кресле. Казалось, я проспал целую вечность, хотя на самом деле я не спал ни минуты. Я снова очутился в замке моего отца. Я оглянулся вокруг в поисках своих собак, а заодно чтобы посмотреть, не осталось ли вина, как вдруг увидел расшитые золотом оконные шторы и силуэт Нотр-Дам на фоне звезд в ночном небе. И увидел рядом ее.

Мы были в Париже. И мы собирались жить вечно. Она что-то сжимала в руках… другой канделябр и трутницу. Мать держалась очень прямо, и все движения ее были быстрыми. От высеченной искры она одну за другой зажгла свечи. Вспыхнули яркие огоньки, по стенам к потолку пробежали тени, и цветы на обоях выросли прямо на глазах; танцовщицы на куполе потолка двинулись в хороводе, а потом вновь застыли на месте.

Подняв канделябр, она стояла прямо передо мной. Лицо ее было совершенно белым и абсолютно гладким. Темные круги под глазами исчезли, так же как и все пятна и изъяны, хотя не знаю, существовали ли у нее какие-либо изъяны вообще. Теперь она была само совершенство.

Появившиеся с возрастом морщины уменьшились и одновременно странным образом углубились, образовав крохотные линии возле глаз и рта. Оставшиеся на веках маленькие складочки лишь усиливали симметрию ее черт и в еще большей степени придавали лицу форму треугольника, а мягкие губы приобрели нежно-розовый оттенок. Она была столь же изящной и прекрасной, как бриллиант, когда на его гранях играют отблески света. Я закрыл глаза, а когда открыл их снова, то убедился, что это не было обманом зрения. Кроме того, я заметил, что ее тело изменилось в гораздо большей степени. Оно вновь приобрело свойственную молодости женственность, иссушенная болезнью грудь стала пышной. Бледно-розовая плоть, нежность которой подчеркивали играющие на ее поверхности блики огня, виднелась в вырезе темно-голубого корсета. Но самое удивительное превращение произошло с ее волосами – они буквально ожили. Они переливались столькими оттенками цветов, что казалось, будто шевелится каждая волосинка и все они вместе, словно живые существа, подрагивают вокруг безупречной белизны лица и шеи.

Раны на шее исчезли.

Теперь мне оставалось совершить еще один, последний, смелый шаг: взглянуть ей в глаза.