Истории обыкновенного безумия

прислушавшись очень внимательно, он услыхал океан, он вслушивался в океан какое-то время, потом он вздохнул, один раз глубоко вздохнул и умер.

Без носков

пока она у меня отсасывала, Барни засадил ей в жопу; Барни кончил первым, сунул ей в жопу палец ноги, пошевелил им и спросил: «ну как, нравится?» — в тот момент ответить она не могла, она доводила меня до кондиции, потом мы часок-другой пили, потом за очко взялся я, а Барни достался рот. после чего он ушел к себе домой, я ушел к себе, я пил, пока не уснул.

днем, примерно в полпятого, позвонили в дверь, это был Дэн. Дэн всегда приходил, когда я болел или должен был выспаться. Дэн был кем-то вроде коммуняки-интеллектуала, он вел поэтический семинар и разбирался в классической музыке; он носил клочковатую бороденку и постоянно вворачивал в разговор занудные мудреные фразочки, хуже того — он сочинял

рифмованные стихи.

я посмотрел на него.

— а, черт! — сказал я.

— опять болеешь, Бук? Бук, сделай пук!

и то верно, пук не пук, а в туалет я поспешил, проблевавшись, я вернулся, он с весьма наглым видом сидел на моей кушетке.

— ну что? — спросил я.

— вообще-то нам нужны кое-какие твои стихи для весенних публичных чтений.

на его чтениях я никогда не показывался, да и интереса к ним не питал, но он ходил ко мне уже несколько лет, а я никак не мог найти подходящий предлог, чтобы от него отделаться.

— Дэн, у меня нет никаких стихов.

— у тебя же все чуланы были ими забиты.

— знаю.

— можно порыться в чулане?

— действуй.

я направился к холодильнику и вернулся с пивом. Дэн сидел, держа в руках какие-то жеваные бумажки.

— ага, вот это неплоха гм-гм. а это говно! и это говно, и это тоже, хи-хи-хи! что с тобой стряслось, Буковски?

— не знаю.

— гм-гм. а вот это не очень плохо, а-а, это говно! и это!

не знаю, сколько пива я выпил, пока он отпускал критические замечания по поводу стихов, но я почувствовал себя немного лучше.

— а это…

— Дэн!

— да-да?

— у тебя нет знакомой мохнатки?

— чего?

— у тебя нет знакомой женщины, которая лежит и тоскует по четырем, максимум — по пяти дюймам?

— эти стихи…

— отъебись ты со своими стихами! мохнатка, старина, мохнатка!

— вообще-то есть Вера…

— пошли!

— кое-какие из этих стихов я бы…

— забирай, выпьешь пивка, пока я буду одеваться?

— вообще-то бутылочка не повредит.

вылезая из халата и влезая в свою поношенную одежонку, я дал ему бутылку, ну и рифмоплет! единственная пара обуви, рваные трусы, молния на брюках, которая застегивалась лишь на три четверти, мы вышли из дома и сели в машину, по дороге я остановился и купил большую бутылку виски.

— я ни разу не видел, как ты ешь, — сказал Дэн. — ты что, никогда не ешь?

— только некоторые продукты.

он показал дорогу к Вере, мы выбрались из машины — бутылка, я, Дэн. позвонили в дверь довольно дорогой квартиры.

дверь открыла Вера.

— а-а, привет, Дэн!

— Вера, это… Чарльз Буковски.

— а-а-а, я давно хотела узнать, как выглядит Чарльз Буковски.

— ага. я тоже. — я ввалился мимо нее в квартиру.

— стаканы есть?

— э-э-э, да.

Вера принесла стаканы, на кушетке сидел какой-то тип. я наполнил два стакана виски, один дал Вере, другой взял сам, потом уселся на кушетку между Верой и типом, который там сидел. Дэн сел напротив.

— мистер Буковски, — сказала Вера, — я читала ваши стихи и…

— да насрать на эти стихи, — сказал я.

— о-о-о, — сказала Вера.

я залпом выпил виски, схватил Веру за платье и задрал его чуть выше колен.

— у тебя красивые ноги, — сказал я ей.

— по-моему, я немного полновата, — сказала она.

— да нет, в самый раз!

я налил себе еще виски, нагнулся и поцеловал ее в коленку, потом я отхлебнул еще и поцеловал ей ногу немного повыше.

— а, черт, я ухожу! — сказал тип, который сидел с другой стороны кушетки, он встал и вышел.

свои целовальные телодвижения я разнообразил занудной беседой, вновь наполнил стакан Веры, вскоре ее платье уже задралось до жопы, я увидел трусики, трусики были дивные, они были сшиты не из обычной бельевой материи, а скорее напоминали старомодное стеганое одеяло — высокие, выпуклые, с отдельными квадратиками из мягкой шелковистой ткани; ни дать ни взять перешитое в трусики миниатюрное стеганое одеяльце, и цвета восхитительные: зеленый, голубой, золотистый и бледно-лиловый, воистину ее исподнее будило страсть.