Истории обыкновенного безумия

— Ну ладно, убийцы, — крикнула Кэрол, — будьте счастливы!

Мы вошли в дом. Во дворе было пятьдесят пять могил…

Через несколько недель я предложил Кэрол попробовать обзавестись еще одним зоопарком и на сей раз постоянно оставлять кого-нибудь его сторожить.

— Нет, — сказала она. — Мои сны… мои сны говорят мне, что время пришло. Все близится к концу. Мы успели вовремя. Мы своего добились.

Расспрашивать ее я не стал. Я чувствовал, что ей и без того крепко досталось. Да и близилось время рожать. Кэрол попросила меня взять ее в жены. Она сказала, что брак ей не нужен, но поскольку у нее нет близких родственников, она хочет, чтобы я унаследовал ее имение — на тот случай, если она умрет родами и не сбудутся ее сны, сны о конце.

— Сны могут и не сбываться, — сказала она, — хотя мои до сих пор сбывались всегда.

Вот мы и сыграли тихую свадьбу — на кладбище.

В качестве шафера и свидетеля я выбрал одного из своих старых дружков по району дешевых притонов, а прохожие пялились вновь. Все прошло очень быстро. Я дал дружку немного денег и вина и отвез его обратно, к злачным местам.

По дороге, отхлебывая из бутылки, он спросил меня:

— Ты, что ли, ее обрюхатил?

— Да, кажется, я.

— То есть были и другие?

— Э-э… да.

— С бабами всегда так. Ни за что не узнаешь. Половина ребят в притонах попала туда из-за баб.

— А я думал, из-за выпивки.

— Сначала появляется баба, а потом уже выпивка.

— Понимаю.

— Никогда не знаешь, чего ждать от этих баб.

— Нет, я знал.

Он как-то странно посмотрел на меня, а потом я выпустил его из машины.

Я ждал в больнице, внизу. Все, что произошло, было очень странно. И то, что, выйдя из района притонов, я попал в тот дом, и все, что было потом. Любовь и страдание. Но, несмотря ни на что, любовь превозмогла страдание. Однако не все еще было кончено. Я попытался изучить таблицу бейсбольной лиги, результаты скачек. Все это почти не имело смысла. К тому же были сны Кэрол; я верил в нее, но не знал, верить ли ее снам. О чем были эти сны? Я не знал. Потом я увидел, что лечащий врач Кэрол разговаривает у регистратуры с сестрой. Я подошел к нему.

— А, мистер Дженнингс, — сказал он, — ваша жена чувствует себя хорошо. А ребенок… ребенок-мальчик, девять фунтов, пять унций.

— Спасибо, доктор.

Я поднялся на лифте к стеклянной перегородке. Внутри наверняка кричало не меньше сотни новорожденных.

Их крики доносились до меня сквозь стекло. Все идет непрерывно. Рождение. И смерть. Каждому свой черед. В одиночестве мы приходим, в одиночестве и уходим. А большинство из нас и живет в одиночестве, в страхе, проживая неполноценную жизнь. Меня охватила ни с чем не сравнимая грусть. Видеть всю эту жизнь, коей суждено умереть. Видеть всю эту жизнь, которая сначала обратится в ненависть, в слабоумие, в невроз, в тупость, в страх, в убийство, в ничто — ничто в жизни и ничто в смерти.

Я назвал сестре свое имя. Она вошла в стеклянное помещение и отыскала нашего ребенка. Взяв ребенка на руки и подняв его, сестра улыбнулась. Это была чрезвычайно снисходительная улыбка. Иной она быть не могла. Я взглянул на ребенка — невероятно, с медицинской точки зрения невероятно: это был тигр, медведь, змея и человек. Это был лось, койот, рысь и человек. Он не плакал. Он смотрел на меня и узнавал, а я узнавал его. Это было невыносимо — Человек и Сверхчеловек, Супермен и Суперзверь. Это было совершенно невероятно, а он смотрел на меня, на Отца, одного из отцов, одного из многих, многих отцов… а солнце краем своим задело больницу, и вся больница начала сотрясаться, орали младенцы, свет включался и выключался, стеклянную перегородку передо мной пересекла багровая вспышка. Пронзительно закричали сестры. Три люминесцентные лампы выпали из цепей и рухнули на младенцев. Сестра стояла, держала на руках моего ребенка и улыбалась, когда на город Сан-Франциско упала первая водородная бомба.

Популярная личность

уже второй раз я подхватил грипп, грипп, грипп, а в дверь все стучат, то и дело приходят новые люди, и каждый считает, что способен предложить мне нечто особенное, от двери доносится «бах-бах-бах», и вечно происходит одно и то же, я говорю:

— ПОДОЖДИТЕ МИНУТКУ! ПОДОЖДИТЕ МИНУТКУ!

я влезаю в какие-то брюки и впускаю гостей в дом, но я очень устал, никак не могу выспаться, трое суток не срал, правильно, вы угадали, я схожу с ума, а все эти люди наделены какой-то особой энергией, у всех свои понятия о доброте, я нелюдим, но все-таки не маразматик, к тому же всякий раз, всякий раз — это нечто, нечто особенное, вспоминается старое мамино немецкое присловье, не очень понятное, но примерно такое: «emmer etvas!», что значит: «всякий раз — нечто!» и пока человек не начнет стареть, ему этого до конца не понять, дело не в том, что с годами приходит мудрость, просто перед глазами, как в кино про дурдом, все чаще и чаще прокручивается один и тот же эпизод.