Иди куда хочешь

— Отвечай, когда тебя спрашивают, голодранец! — пискляво крикнул самый маленький из пятерки задир, выпячивая цыплячью грудь и стараясь казаться выше ростом.

Получалось слабо.

— Он даже не голодранец, — с ехидством улыбнулся барчук-вожак. — Он просто голый. Фазан ощипанный.

И вся компания буквально покатилась со смеху.

— Не голый, а неодетый, — хмуро бросил мальчишка, удивляясь тупости столичных жителей.

Ведь каждому дураку понятно: голый человек — это когда на нем вообще нет одежды. Никакой. Голым нельзя садиться за еду, голым нельзя выходить на улицу, а уж о вознесении молитв и говорить нечего. Зато если обернуть вокруг талии веревочку и пропустить между ног тряпочку, заткнув ее концы спереди и сзади за импровизированный поясок, человек уже считается неодетым. И вполне может вести беседу или вкушать пищу. Срамные места прикрыты? — значит, все в порядке. ничего позорного или смешного в этом нет: жарко ведь! Попробуй побегай за козами в одежке по нашей-то духоте! Ну если, конечно, ты бегаешь за козами, а за тобой бегают слуги с опахалами — тогда другое дело…

Впрочем, слуг с опахалами поблизости не наблюдалось. Юные барчуки явно исхитрились улизнуть из-под надоедливой опеки и отправились на поиски приключений.

Одно приключение, в лице голого-неодетого сына суты, они уже нашли.

В ответ на его заявление братья развеселились еще больше, наперебой вопя о «голых дикарях, которые вместо одежды носят татуировку». Наконец старшему надоело веселиться просто так. И поскольку незнакомый мальчишка плевать хотел на изысканные шуточки, он решил испытать другой подход.

— Ты до сих пор не ответил на мой вопрос, дерзкий! — строго заявил барчук, глядя на «дерзкого» снизу вверх. — Отвечай, кто ты такой и что здесь делаешь?

Сын возницы вспомнил, что без разрешения покинул павильон для слуг, отправясь бродить по парку, и решил на всякий случай ответить.

Еще стражу кликнут, козлы приставучие…

— Я — Карна, сын Первого Колесничего, победителя сегодняшних ристаний! — гордо выпалил он. — Жду отца, которого пригласили на царский пир.

Ответ прозвучал, и теперь пора было вернуть утраченные позиции. Мальчишеский кодекс отношений — это вам, уважаемые, не какой-нибудь «Трактат о приобретении союзников и укрощении врагов»! Тут головой думать надо…

— А ты сам кто такой? — поинтересовался Карна в свою очередь. — Небось сынок дворцового хлебодара? Беги лучше домой, а то маменька заругается! Отполирует задницу, будешь тогда знать!

От такой вопиющей дерзости барчук едва не задохнулся.

— Я… я… Да как ты смеешь! Чтоб какой-то поганый сутин сын, нет — сукин…

Договорить оскорбленный в лучших чувствах барчук не успел. Молча отодвинув брата в сторону, перед Карной возник мордастый пацан, до того ржавший громче всех.

— Он сердится! — возвестил мордастый, гулко ударяя себя в грудь.

Пока Карна размышлял, что бы это значило, мордастый размахнулся сплеча и влепил сыну возницы увесистую оплеуху.

Обид Карна сносить не привык. Одиннадцать лет — возраст поступков, а не тайных кукишей за пазухой. Поэтому в следующее мгновение мордастый уже катился по земле от ответной затрещины. Досталось и барчуку — за «сутиного-сукиного сына», в общем, не прошло и минуты, как дрались все. Естественно, впятером против одного. И хотя Карна был старше и сильнее любого из братьев, численное превосходство вскоре стало сказываться.

Маленькие кшатрии били всерьез, ловко и умело. Карне пригодился весь опыт потасовок, каких в его жизни было преизрядно: он отмахивался, вертясь взбесившимся волчком, раздавал тумаки направо и налево, и вдруг ему показалось, что голова от очередного удара пошла кругом. Тонкий комариный звон поплыл в ушах, смазывая все окружающие звуки, призрачным маревом окутывая мальчишку… бесплотное сверло вонзилось в затылочную ямку и пошло дальше, вгрызаясь в самую сердцевину души.

Карна болезненно сморщился и ощутил, как неистово зудит татуировка, которая с рождения покрывала его медно-красное тело. Мальчишке частенько доставалось на орехи от сверстников, желавших превратить татуированного приятеля в живую потеху, вторым поводом для насмешек были серьги, намертво вросшие в его уши. Правда, вспыльчивость Ушастика-Карны, сразу кидавшегося в бой, успела поостудить горячие головы чампийских удальцов, и повод для насмешек мало-помалу превратился в символ доблести.