Кожа для барабана, или Севильское причастие

– Так же, как и некоторым священникам, – прибавил Куарт, тоже не сводивший с нее глаз.

– Может быть, – нехотя усмехнулась Макарена. Этот смешок был не похож на ее обычный смех – искренний, мальчишеский. – Наверное, это просто чудесно – чувствовать себя таким свободным от ответственности, таким эгоистом. Иметь возможность самому выбирать себе дело – любимое или такое, которое тебя устраивает. Как Грис. Или как вы. А не то, которое ты получил по наследству или тебе навязали, – В этих последних словах прозвучала нотка горечи.

Крус Брунер сплела пальцы на ручке веера.

– Никто не заставлял тебя заниматься этой церковью, дочка. И превращать ее в свое личное дело.

– Ради Бога, мама. Ты лучше, чем кто бы то ни было, знаешь, что бывают обязанности, которых человек не выбирает: они просто обрушиваются на него. Сундуки, которые нельзя открывать безнаказанно… Бывают жизни, управляемые призраками.

Герцогиня с треском закрыла веер,

– Вы сами слышали, падре. Кто сказал, что романтические герцогини перевелись на белом свете?.. – Она вновь раскрыла веер, обмахнулась несколько раз, думая о чем-то. Ее рассеянный взгляд упал на разбитые суставы правой руки священника. – Но призраки причиняют боль только в молодости. Правда, со временем их становится больше, но время же и смягчает причиняемую ими боль: она превращается в меланхолию. Все мои призраки плавают в тихой заводи. – Она медленно обвела глазами арки, окаймляющие двор, изразцовый фонтан, иссиня-черный прямоугольник неба над головой, в котором висела серебряная луна. – Даже это больше не причиняет мне боли. – Она посмотрела на дочь. – Может быть, только ты. Немножко.

Старая дама склонила голову набок – точно так же, как Макарена, и внезапно Куарту бросилось в глаза ее сходство с дочерью. То было мгновенное, на долю секунды перенесшее его на тридцать-сорок лет вперед видение – той самой, молодой и прекрасной, женщины, которая молча смотрела на него, слушая слова матери. Все приходит, подумал Куарт. И все кончается.

– Одно время я возлагала большие надежды на брак моей дочери, – продолжала тем временем Крус Брунер. – Это утешало меня, когда я думала о том, что рано или поздно уйду, а она останется одна. Мы с Октавио Мачукой сошлись во мнении, что Пенчо – это идеальный вариант: ум, внешность, большое будущее… Он был очень влюблен в Макарену и, я уверена, любит ее до сих пор, несмотря на то что произошло много всего. – Герцогиня поджала уже почти не существующие губы. – Но внезапно все изменилось. – Она бросила быстрый взгляд на дочь. – Девочка ушла от него и снова стала жить со мной.

В ее голосе прозвучал укор, но Макарена осталась невозмутимой. Куарт допил свой кофе и поставил чашечку на стол. Он чувствовал, все время чувствовал, что истина – вот она, совсем рядом, но никак не мог добраться до нее.

– Я не смею, – осторожно произнес он, – спросить почему.

– Вы не смеете, – повторила Крус Брунер, обмахиваясь веером и иронически глядя на священника. – Вот и я не смею. В другое время я назвала бы все это бедой, но теперь уже не знаю, что лучше… Я предпоследняя в своем роду, за плечами у меня почти три четверти века и целая галерея портретов предков, которых уже никто не боится, не уважает и не помнит.

Теперь луна стояла точно посередине иссиня-черного прямоугольного неба. Крус Брунер велела погасить все фонари, и двор залил серебристо-голубой свет, в котором все белые детали мозаичного пола и изразцов, а также стулья стали видны ярко как днем.

– Это как когда переступишь какую-то черту, – заговорила герцогиня, и Куарт понял, что это продолжение прерванного разговора. – А оттуда весь мир видится иначе.

– А что там, за чертой?

Престарелая дама взглянула на него с притворным удивлением.

– Хорошенький вопрос в устах священника… Женщины моего поколения всегда думали, что у священников есть ответы на всё. Когда я просила совета у моего прежнего, ныне уже покойного, исповедника относительно выходок моего мужа, он всегда рекомендовал мне смириться, побольше молиться и передоверять свои тревоги Иисусу Христу. Он говорил, что частная жизнь Рафаэля – это одно, а спасение моей души – совсем иное и что одно никак не относится к другому.

Говоря это, она смотрела то на дочь, то на Куарта, и он подумал: интересно, какие советы касательно брака давал дон Приамо Макарене?

– По эту сторону черты, – продолжала Крус Брунер, – испытываешь какое-то спокойное любопытство. Какую-то терпеливую нежность к тем, кто рано или поздно тоже окажется здесь, но еще не знает об этом.