Кожа для барабана, или Севильское причастие

– И тем не менее теперь вы защищаете эту церковь. Как-то не вяжется одно с другим.

– Почему?.. Для меня художественная ценность храма Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, имеет столько же значения, сколько для вас или архиепископа. Этим пусть занимается сестра Марсала. Мои прихожане, как бы мало их ни было, стоят больше, чем раскрашенная доска.

– Следовательно, вы не верите… – начал было Куарт.

– Во что?.. В иконы пятнадцатого века? В церкви эпохи барокко? В Верховного Механика, который там, наверху, закручивает наши гайки одну за другой?..

Огонек сигареты вспыхнул в последний раз и прочертил яркую лугу в темноте за окном.

– Какое это имеет значение? – Отец Ферро, не глядя в телескол, поворачивал его трубу туда-сюда, как будто искал что-то в небе. – Они-то верят.

– Эта икона запятнала ваше личное дело, – сказал Куарт.

– Знаю, – коротко ответил старый священник, продолжая водить телескопом. – Мне даже пришлось выдержать неприятный разговор с моим епископом… Вот если бы то же самое сделали в Риме – тогда совсем другое дело. А случись что здесь – неминуемо раздастся звон ключей Святого Петра. А дальше – только слезы и «Камо грядеши, Господи». В то время как мы остаемся снаружи и отрекаемся от нашей совести, пока из претории доносятся звуки пощечин.

– М-да… Насколько я могу судить, Святой Петр вам тоже не слишком-то симпатичен.

Снова послышался тихий скрипучий смех.

– Вы правы. Ему следовало дать убить себя в Гефсиманском саду, когда он обнажил меч, чтобы защитить Учителя.

Теперь рассмеялся Куарт.

– В этом случае мы остались бы без первого Папы.

– Это вы так думаете. – Старик мотнул головой – Пап-то в нашем деле хоть пруд пруди. Чего не хватает, так это – смелости. – Он наклонился к телескопу; труба медленно поднялась и чуть повернулась влево. – Когда наблюдаешь за небом, – заговорил отец Ферро, не отрываясь от окуляра, – все медленно вращается и в конце концов занимает во Вселенной иное место… Вам известно, что наша маленькая Земля отстоит от Солнца всего на какие-то несчастные сто пятьдесят миллионов километров, тогда как Плутон – на пять тысяч девятьсот миллионов? И что Солнце – не более чем крохотное пятнышко по сравнению с поверхностью звезды средней величины, такой, как, например, Арктур?.. Не говоря уж о тридцати шести миллионах квадратных километров Альдебарана. Или о Бетельгейзе, которая в десять раз больше.

Труба описала короткую дугу вправо. Отец Ферро поднял голову и пальцем указал Куарту на одну из звезд:

– Смотрите, это Альтаир. При скорости триста тысяч километров в секунду его блеск доходит до нас через шестнадцать лет… Кто может гарантировать вам, что за это время он не взорвался и что свет, который мы видим, – это не свет уже не существующей звезды?.. Иногда, когда я смотрю в сторону Рима, меня охватывает ощущение, что я смотрю на Альтаир. Вы уверены, что по возвращении найдете все таким же, каким оставили?..

Он жестом пригласил Куарта посмотреть в телескоп, и тот наклонился к окуляру. Чем дальше от лунного сияния, тем гуще роились между звезд бесчисленные световые точки и пылинки, мерцающие или неподвижные, красноватые, голубоватые или белые туманности. Одна из точек удалялась, удалялась и в конце концов растворилась в блеске другой: наверное, это был метеорит или искусственный спутник. Призвав на помощь свои скудные познания в астрономии, Куарт нашел Большую Медведицу и мысленно продлил воображаемую линию, соединяющую Мерак и Дубхе, на высоту, в четыре раза (а может, в пять раз – он не помнил точно) большую, чем расстояние между ними. Там, крупная, уверенная в себе, сияла Полярная звезда.

– Это Полярная, – сказал отец Ферро, проследивший за движением телескопа. – Альфа Малой Медведицы, всегда указывающая на нулевую широту Земли. Однако и она не неизменна, – Он показал влево, приглашая Куарта передвинуть трубу туда. – Пять тысяч лет назад египтяне поклонялись другой хранительнице севера – вот этой звезде: Дракону… Ее цикл – двадцать пять тысяч восемьсот лет, из которых прошли всего лишь три тысячи. Так что через двести двадцать восемь веков она снова заменит Полярную звезду. – Он взглянул вверх, барабаня ногтями по латуни трубы. – Я задаю себе вопрос: останется ли к тому времени на Земле кто-нибудь, кто заметит эту перемену?

– Голова кружится, – сказал Куарт выпрямляясь.

Старый священник кивнул и прищелкнул языком. Казалось, головокружение, испытываемое Куартом, доставило ему удовольствие, как опытному хирургу, видящему, как побледнел студент по время первого в его жизни вскрытия.