— Он спрятал ее! Я знаю, он где-то спрятал ее!
Я поднял с пола одежду, повесил ее в шкаф и пошел на перекличку. Встав во второй ряд, я сделал несколько низких приседаний. Рядом со мной встал другой здоровяк. Я слышал его имя — Шалом Студальски.
— Чинаски, — сказал он мне, — ты козел.
— Не заводи меня, мужик. Я чересчур нервный.
— А если я хочу завести тебя?
— Смотри, не пожалей потом, толстяк.
— Знаешь местечко между корпусом биологии и теннисными кортами?
— Ну, видел.
— Встретимся там после физкультуры.
— Обязательно.
В назначенном месте я не появился. Сразу после физкультуры рванул на трамвае в Першинг-сквер, задвинув оставшиеся занятия. Я уселся на скамейку и стал ждать. Прошло довольно много времени. Наконец, нашлись Истинный верующий и Прожженный атеист и затеяли спор. Оппоненты оказались слабоваты. Я пытался выступить как Агностик. Но моя агностика не спасла спор. Я покинул парк и спустился по 7-й на Бродвей. Это был центр города. Делать там тоже было нечего. Люди толпились у перекрестка, поджидая, когда сменится сигнал светофора, и они смогут перейти на другую сторону улицы. Вскоре я почувствовал зуд в ногах. Моя пижама осталась в верхнем отделении шкафа. Денек выдался на редкость вшивый от начала до конца. Я вскочил в трамвай «W» на ходу, уселся на заднее сиденье и покатил домой.
51
Только одного студента я встретил в городском колледже, который мне понравился. Это был Роберт Беккер. Он хотел стать писателем.
— Я изучу все, что касается писательства. Знаешь, это — как разобрать досконально, до последнего винтика, автомобиль, а потом заново его собрать.
— Звучит сурово, — сморщился я.
— Я справлюсь.
Беккер был где-то на дюйм пониже меня, но зато коренастей, крепче сложен, с мощными плечами и сильными ручищами.
— В детстве я сильно болел, — рассказывал он мне. — Вообще не мог двигаться. Целый год я валялся в кровати и мял в руках теннисные мячи. Только благодаря настырности я поднялся.
Беккер работал ночным посыльным. Ночью зарабатывал себе на жизнь, днем учился в колледже.
— Как ты нашел работу?
— По знакомству.
— Могу поспорить, что я тебя уделаю.
— Возможно, а возможно — и нет. Меня только писательство увлекает.
Мы сидели в беседке с видом на один из университетских газонов. Двое парней пристально разглядывали меня. Потом один заговорил:
— Эй, — обратился он ко мне, — можно спросить тебя кое о чем?
— Попробуй.
— Я помню тебя по начальной школе. Тогда ты был слабаком. А сейчас смотрю, ты крутой мужик. Что случилось с тобой?
— Не знаю.
— Стал циником?
— Возможно.
— И ты счастлив?
— Да.
— Тогда ты не циник, потому что циники не могут быть счастливыми!
Парни исполнили между собой водевильное рукопожатие с реверансом и, гогоча, убежали.
— Они тебя обидели, — сказал Беккер.
— Нет, слишком сильно старались, чтобы обидеть.
— А если серьезно, ты циник?
— Я неудачник. Был бы циником, чувствовал бы себя лучше.
Мы покинули беседку. Занятия кончились, и Беккер решил оставить книги в своем шкафу. Мы пошли в раздевалку, там он протянул мне пять-шесть отпечатанных листков.
— Прочитай. Это мой рассказ.
Мы перешли к моему шкафчику, и я передал Беккеру бумажный пакет.
— Врежь…
В пакете была бутылка портвейна.
Беккер отхлебнул и передал мне.
— Ты что, всегда держишь в шкафу пузырь?
— По возможности.
— Послушай, сегодня у меня свободная ночь. Не хочешь познакомиться с моими друзьями?
— Я не нахожу в людях ничего хорошего.
— Ну, люди разные бывают.
— Да? И где это? У тебя?
— Нет. Сейчас я черкну тебе, — и он написал мне адрес на клочке бумаги.
— Слышь, Беккер, а чем эти люди занимаются?
— Пьют.
Я положил клочок в карман.
Вечером после ужина я прочитал рассказ Беккера. Он был хорош, и во мне зашевелилась ревность. Речь там шла о том, как он ночью на своем велосипеде доставлял телеграмму одной красивой женщине. Описание было живым и чистым, с оттенком мягкой благопристойности. Чувствовалось влияние Томаса Вулфа, но Беккер так не стенал и не наигрывал, как это делал Вулф. Эмоции присутствовали, но они были выписаны не неоновыми буквищами. Да, Беккер умел писать, и получше меня.