Дэнни - чемпион мира

— Эй! — воскликнул он, хватая меня за левое запястье. — Что с твоей рукой?

— Ничего, — сказал я, сжимая руку.

Он заставил меня разжать кулак. Через всю ладонь, как ожог, пролегла длинная пунцовая отметина.

— Кто это сделал? — закричал отец. — Капитан Ланкастер?

— Да, папа, но ничего страшного.

— Что случилось? — Отец чуть не до боли сжал мою кисть. — Расскажи мне подробно, что произошло?

Пока я рассказывал, он держал мою кисть в руке, и его лицо постепенно становилось всё бледнее и бледнее. Я видел, как в нём закипает опасная ярость.

— Я его убью! — прошептал отец, когда я закончил рассказ. — Клянусь, я убью его! — Его глаза метали молнии, все краски сбежали с его лица. Я никогда раньше не видел отца таким.

— Папа, забудь!

— Я никогда этого не забуду, Дэнни! Ты не сделал ничего плохого, и у него нет никакого права бить тебя. Значит, он назвал тебя мошенником?

Я кивнул.

Отец сорвал с крючка на стене пиджак и надел его.

— Куда ты идёшь?

— Я иду домой к капитану Ланкастеру и задам ему хорошую трёпку.

— Папа, пожалуйста, не надо. Ничего хорошего из этого не выйдет.

— Я должен.

— Нет! — закричал я, вырывая руку. — Пожалуйста, не делай этого! Потом мне будет ещё хуже. Пожалуйста, папа!

— Но я должен, — не сдавался отец.

— Нет! — крикнул я, повисая у него на руке. — Пожалуйста, не надо!

Отец колебался. Я взял его за руку. Он молчал, краска гнева медленно сползла с его лица.

— Это возмутительно! — сказал он.

— Бьюсь об заклад, когда ты ходил в школу, тебе тоже доставалось.

— Конечно, доставалось.

— И я уверен, твой отец не пытался задать трёпку учителю, который несправедливо с тобой обошёлся. — Отец смотрел на меня и молчал. — Я прав, папа?

— Да, Дэнни.

Я отпустил его руку, помог ему снять пиджак и повесил его на крючок.

— А теперь я замочу изюм, — сказал я. — И не забудь: завтра я сильно простужусь и не смогу пойти в школу.

— Всё правильно.

— Нам нужно набить порошком две сотни изюминок, — напомнил я.

— А, да, конечно.

— Думаю, мы справимся, — сказал я.

— Сильно болит? — спросил отец. — Твоя рука?

— Нет, совсем немного.

Я думаю, мой ответ удовлетворил его. В течение этого дня и вечером он время от времени посматривал на мою руку, но разговоров об этом больше не заводил.

В этот вечер он не рассказывал мне никаких историй. Он сидел на краю моей кровати, и мы толковали о том, что будем делать завтра в лесу мистера Хейзла. Этот разговор так взволновал меня, что я потом долго не мог уснуть. Должно быть, и отец разволновался, потому что, когда он лёг в свою койку, я слышал, как он ворочается и тяжело вздыхает. Ему тоже не спалось.

Около половины одиннадцатого отец поднялся и хотел поставить чайник.

— В чём дело, папа?

— Ни в чём, — ответил он. — Можем же мы устроить ночную фиесту?

— Конечно, давай устроим.

Он зажёг лампу под потолком, открыл банку тунца и сделал великолепные бутерброды. А ещё приготовил шоколад для меня и чай для себя. Затем мы снова заговорили о фазанах и о лесах мистера Хейзла.

Уснули мы очень поздно.

Пятница

Когда утром отец разбудил меня в шесть часов, я сразу понял, что это будет совершенно особый день. Я жаждал его прихода и боялся его. В этот день в моём желудке поселились бабочки. Нет, не бабочки. Настоящие змеи.

Первое, что я сделал, когда оделся, повесил на бензоколонку табличку с надписью: «Извините. Закрыто». Мы наскоро позавтракали и уселись за стол, чтобы подготовить изюм. Изюм уже разбух в воде, стал мягким, и теперь его можно было легко надрезать бритвой.

Я надрезал изюм, выжимал из него сок, а отец открывал капсулы по одной, высыпал её содержимое на лист бумаги. Затем лезвием ножа разделял порошок на четыре маленькие кучки. Каждую порцию осторожно сгребал и засыпал в изюминку. Всего труднее было зашивать изюм, и эту часть работы отец взял на себя. На изготовление одной изюмины уходило около двух минут. Увлекательное было занятие.

— Твоя мама прекрасно шила, — сказал отец. — Она зашила бы этот изюм в одночасье.

Я промолчал. Я никогда не знал, что отвечать, когда он заводил разговор о маме.

— Знаешь, Дэнни, она шила мне всю одежду. Всю, что я носил.

— Даже носки и свитера? — спросил я.