Мечты о счастье

Делать этого не следовало. Кухня погрузилась во мрак.

– Не все папины тети остаются на завтрак. Ребенок явно не желал уняться. Ничего не оставалось, кроме как поддержать разговор. Майя хорошо знала, что бороться с детской навязчивой идеей – бесполезная затея.

– Послушай, Констанс...

Кухню залил ослепительный свет. Майя зажмурилась, потом осторожно глянула сквозь щелочки глаз. Сонный мужчина в дверях сделал то же самое, заслоняясь рукой. Лампы дневного света шли на кухне по всему периметру стен.

Аксель был в одних пижамных брюках. Светлые волосы, подчеркивая очертания грудных мышц, сходились на животе и исчезали под присобранным поясом, таким свободным, что брюки держались, должно быть, только благодаря округлостям ягодиц.

Майя испугалась, что у нее выскочат глаза. Она не могла их отвести, хотя считалось, что беременность прекращает выработку соответствующих гормонов. Ни один пылкий, безалаберный и артистичный южанин не имел такой потрясающей грудной клетки. Откуда же она у бизнесмена?

– А нельзя сделать потемнее? – взмолилась Майя, отчаянно жмурясь.

Аксель вторично щелкнул выключателем. Свет померк вдвое. Вместе Констанс и Майя напоминали застигнутую врасплох сказочную пару – Дюймовочку и беременную фею с растрепанной гривой кудрявых темно-рыжих волос. Аксель вгляделся из-под ладони. Переливчатый шелк ночной рубашки ослеплял почти так же, как и проклятые лампы. Анджела никогда не носила зеленого. Где Констанс откопала эту рубашку? Должно быть, все это сон.

– Что вы двое делаете на кухне посреди ночи? – опасливо осведомился Аксель.

Вообще говоря, середина ночи давно миновала, он это знал наверняка, потому что как раз тогда вернулся домой. В предутренний час, на фоне всей этой стали и фарфора, Майя напоминала букет полевых цветов.

– Я зашла налить стакан молока.

– Ложись, Констанс! По субботам тебе не нужно в школу.

Дочь упрямо выпятила нижнюю губу. Аксель с надеждой посмотрел на учительницу, но та, сияя, как майское утро, наливала в чашку молоко. Судя по всему, она не признавала стычек, перепалок и выяснения отношений, а потому ужом выскальзывала из любой мало-мальски щекотливой ситуации, укрываясь за щитом улыбки.

– Хочешь молока? – спросил Аксель у Констанс в попытке последовать примеру Майи.

– Я хочу тост! – отчеканила девочка. Чтобы понять этот намек, не требовалось вдумываться. Аксель снова взглянул на рыжую цыганку. Та ставила молоко в микроволновку и улыбалась ослепительнее прежнего. Ее губы казались нежными и свежими, как розовый бутон. Интересно, на каком она месяце? На восьмом, не меньше. Аксель живо представил себе роды на клинически чистом кафельном полу его кухни, потер щетину на подбородке и попытался собраться с мыслями. Довольно и того, что его занесло на кухню полуголым.

– Тост будет на рассвете. Иди в постель и дай мисс Элайсем спокойно выпить молока.

– Я тоже буду молоко, – быстро сказала Констанс, опускаясь на кухонный стул.

Он был глуп, когда мечтал, чтобы она разговорилась. Куда спокойнее, если ребенок держит рот на запоре! Аксель с мольбой посмотрел на Майю. Как ей удается выглядеть невиннее восьмилетней девочки?

– Ладно, – вздохнул он, – спокойной ночи. Констанс, слушайся мисс Элайсем.

Пропади пропадом весь женский пол! Аксель покинул кухню, предоставив этих двоих друг другу. Пусть пьют свое молоко, а ему надо выспаться.

Стоило прикрыть за собой дверь, как на кухне раздался дружный смех. Женщины! От них только голова кругом!

Несколько часов спустя Майя уже не смеялась. На руках у нее счастливо мурлыкал Малдун, а перед ней, как истукан, стоял полисмен. Его синяя форма интересно гармонировала с желтой лентой ограждения и черными буквами «вход воспрещен».

Ну и ладно, думала Майя, смигнув слезы. Ей не впервой оставаться без крыши над головой. Обидно только, что она уже научилась считать этот дом своим, по крайней мере временно, до выхода Клео на свободу.

– Это для вашей же безопасности, мисс! – говорил полисмен. – Здание снесут, и, честно говоря, туда ему и дорога. Настоящая мышеловка! Кто-нибудь может здесь проститься с жизнью.

– Почему снесут? В доме остались произведения искусства! – Голос приобрел рыдающие интонации. Майя перевела дух. – Ручная работа, единственные экземпляры – получается, что люди трудились зря! Если все эти вещи погибнут...