Цветок Америки

Зальцхоф в свою очередь обдумал слова собеседника.

— Монсеньор, — ответил он с легким поклоном, — я воздаю должное вашей мудрости и вашему пониманию сердца человеческого. Они столь глубоки, что вам ведом и принцип исключения, присущий любому закону: знания наши не столь обширны, чтобы предвидеть все формы, посредством коих закон управляет миром. Простой человек, не обременный знанием, пугается затмения, но ученый муж предвидит, в какой час оно произойдет, и не боится его. Однако есть и другие исключения: предвидеть их не способен даже ученый, поскольку не знает причины. Он не может, например, объяснить, почему у родителей-блондинов появляются на свет дети-брюнеты.

Советник столь ловко ввернул намек, подкрепленный лукавым взглядом, что Франц Эккарт с трудом подавил усмешку. Они стояли у окна, выходившего на Рону; горящие в зале свечи отбрасывали золотые отблески на черную воду.

— К числу этих исключений следует отнести императора, — продолжал Зальцхоф. — Господь наделил его таким могуществом, что он сознает, как переменчива Фортуна, дарующая не одни только блага. И если бы по какой-то случайности ему довелось прочесть ваши гороскопы, он сумел бы верно понять их. Но, повторяю еще раз, гороскопы эти будут предназначены только для меня.

Имперский советник получил хорошее образование, более того — был умен и изысканно вежлив. Франц Эккарт оценил это.

— Вы должны понять, мессир, что предложение столь высокого покровительства требуется осмыслить.

— Конечно, монсеньор. Вы позволите мне предложить вам тысячу талеров за труд вновь поднять взор к небу, а затем опустить его на ваши ученые книги? Феррандо вызвался быть посредником между нами: он сам доставит мне ваше послание.

Тысяча талеров. Баснословная сумма. Франц Эккарт поставил свой бокал и поклонился. Мужчины раскланялись, но тут Франц Эккарт спросил:

— Скажите мне откровенно, прошу вас, мессир: почему вы называете меня «монсеньор»?

Зальцхоф улыбнулся.

— Император не может быть безразличен к тому, что происходит в Венгрии, — сказал он. — Его интересует все. Вы приняли мудрое решение несколько месяцев назад. Или же верно прочли расположение звезд.

И оба они вернулись в главную залу.

— Чего хотел этот человек? — спросила Жанна, когда они оказались наедине в спальне.

Франц Эккарт выглядел задумчивым. Он пересказал ей разговор с Зальцхофом. Это привело в задумчивость и ее.

— Он просил для себя? Или как советник императора?

— Полагаю, и то и другое. Но прежде всего — с целью придать себе веса.

— Тебе не нужна тысяча талеров, — сказала она. — Но ты прав: не следует обижать этого человека, поскольку он связан с Феррандо.

— Так что же? — спросил он.

— Я подумала о гороскопе для всего мира, — сказала она, раздеваясь. — Ты никого этим не заденешь. И получишь одновременно двух клиентов: Людовика и Максимилиана. Как, впрочем, многих других.

— Но каким образом узнают они об этом гороскопе?

— Франсуа напечатает его.

Он улыбнулся.

— Юная дама сердца моего, — шутливо сказал он, ложась в постель, — вы держите в небрежении глупость. А вот мне придется вновь взяться за телескоп и, главное, за книги.

25

Трон Петра

• Орел не пожирает Лилию,
• Дикобразу не дано летать.
• Кто точит кинжал на ближнего,
• Голодным ложится спать.

Жанна, которой Франц Эккарт показал первые оттиски астрологического прогноза, подготовленного для Зальцхофа и отданного в «Мастерскую Труа-Кле», прочла вслух первый катрен, а затем вопросительно взглянула на автора. В очаге потрескивали дрова. Слышался голос Фредерики, которая за что-то отчитывала одну из служанок. Сквозь открытое окно виднелось чистое октябрьское небо 1505 года.

— Про Орла и Лилию я хорошо понимаю, — сказала она. — Речь идет о Максимилиане и Людовике. Но все остальное?

— Дикобраз тоже означает Людовика, — объяснил Франц Эккарт, — ведь он часто изображает на своих медалях это животное, увенчанное разомкнутой короной, символ герцогства Миланского. Наши монархи лучше всех разбираются в геральдике, они сумеют узнать друг друга.

— Следовательно, ни один из них никогда не восторжествует над другим, а тот, кто верит в обратное, — осел?

— Именно так, — с улыбкой ответил Франц Эккарт.