Инверсии

— Конечно, хозяйка. Я могу что-нибудь для вас сделать?

— Нет. — Она покачала головой. — Нет, ты ничего не можешь сделать. — И она отвернулась.

20. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

— Я сама сочинила для мальчика историю.

— Правда?

— Да? Наплела столько лжи.

— Ну, все истории на свой лад — ложь.

— Но эта была хуже. Настоящая история, превращенная в ложь.

— Наверно, ты чувствовала, что для этого есть причины.

— Да, чувствовала.

— И почему ты так чувствовала?

— Потому что я хотела рассказать историю, но не могла рассказать ребенку то, что было на самом деле. Это единственная известная мне история, которая стоит того, чтобы ее рассказать, история, о которой я часто думаю, история, которую я снова и снова проживаю в своих снах, история, которая так и просится быть рассказанной, но ребенок не мог ее понять, а если бы мог, то рассказывать ее было бы бесчеловечно.

— Гм-м-м, что-то я не слышал от тебя такой истории.

— Рассказать?

— Похоже, тебе это больно.

— Да. Возможно, слушать ее тоже больно.

— Ты хочешь мне ее рассказать?

— Не знаю.

Протектор вернулся в свой дворец. Сын его все еще был жив, хотя ниточка, связывавшая его с жизнью, готова была вот-вот оборваться. Доктор БреДелл сменил доктора АеСимила, но и сам не мог понять, чем болен мальчик и как его лечить. Латтенс то терял сознание, то возвращался к жизни. Иногда он не узнавал ни отца, ни няньку, иногда садился в кровати и говорил, что чувствует себя гораздо лучше, что почти выздоровел. Однако эти периоды ясного сознания и мнимого выздоровления становились все реже и реже, и мальчик все больше и больше времени проводил, свернувшись клубком, — спал или, закрыв глаза, пребывал между сном и бодрствованием. Конечности у него в это время подрагивали, он что-то бормотал себе под нос, поворачивался, двигался, дергался, словно в припадке. Он почти ничего не ел, а пил только воду или разведенный фруктовый сок.

ДеВар по-прежнему думал, что кто-то пытается отравить мальчика редким ядом. По договоренности с протектором и надзирателем сиротского приюта во дворец были привезены близнецы для опробования еды, которую давали мальчику. Похожие как две капли воды, они были на год младше Латтенса. Худенькие, а из-за нищенского детства и хрупкого телосложения близнецы легко заболевали. И тем не менее, пока Латтенс слабел на глазах, они набирались сил, с удовольствием доедая то, что он едва попробовал, так что, судя по количеству съеденного, можно было подумать, что не они — пробователи еды для Латтенса, а наоборот.

Несколько дней спустя после спешного возвращения в Круф УрЛейн и его ближайшее окружение, опередив гонцов из Ладенсиона, не имели никаких сведений с театра военных действий, что стало поводом для беспокойства. УрЛейн как неприкаянный бродил по дворцу и даже в гареме не находил утешения. В особенности его раздражали молоденькие наложницы с их неумелыми попытками выразить ему сочувствие, а потому большую часть времени он проводил не с ними, а с Перрунд — сидел, разговаривал.

Устроили было охоту, но протектор отменил ее, опасаясь, что погоня может увести его слишком далеко от дворца и от ложа больного сына. Он пытался заниматься другими государственными делами, но стал слишком нетерпелив, чуть что взрывался, имея дело с придворными, представителями провинций или других стран. Он много времени проводил в дворцовой библиотеке, читая старые исторические фолианты и записки о жизни древних героев.

Наконец прибыли известия из Ладенсиона, но весьма неоднозначные. Был взят еще один город, но потеряно немало техники и солдат. Некоторые бароны давали знать, что готовы заключить перемирие на таких условиях: вновь стать лояльными и платить дань Тассасену, но при этом сохранить независимость, обретенную в результате мятежа. Насколько понимали генералы Ралбут и Сималг, протектора такое развитие событий не устраивало, а потому они просили о пополнениях. Однако имелась надежда, что просьба была излишней, поскольку посланец генералов по пути во дворец встретился со свежими войсками, направляющимися на театр военных действий. Эти сведения были доставлены зашифрованным письмом и, казалось, не требовали обсуждения, но УрЛейн тем не менее собрал весь военный кабинет в зале карты. Был приглашен и ДеВар, но ему приказали помалкивать.

— Я думаю, лучше всего тебе уехать, брат.