Мессия очищает диск

Сказав это, он немного постоял, потом размотал полотенце и в упор взглянул на Змееныша.

– Ты знаешь, что делать? – тихо спросил старик писарь, немощный бумагомарака с абсолютно незапоминающимся лицом.

Высокие скулы, чуть припухшие веки, нос с горбинкой, ямочка на подбородке… а отвернешься, и мгновенно забыл! То есть, конечно, помнишь: ямочка, высокие скулы… но эти слова перестают складываться в лицо.

– Ты знаешь, что делать? – повторил писарь, и звук его голоса неожиданно отвердел, как черенок длинной трубки из одеревеневшего корня ма-линь.

– Знаю, – ответил Змееныш.

Лазутчику очень хотелось добавить еще одно слово – простое и привычное даже для годовалого младенца! – но он не мог. Язык не поворачивался, губы немели, и в горле вставал шершавый комок.

– Хорошо, – кивнул старик и не спеша пошел обратно.

В глубь Восточных казематов, разбуженных грохотом боя в допросной зале и начинавших шумно закипать, как забытый на жаровне чайник.

Промедли – и обжигающий пар сорвет крышку, вырвавшись наружу.

– Кто это был? – Бань тронул Змееныша за руку.

– Мой отец.

Непроизнесенное миг назад слово вдруг далось легко и просто.

– Как… как ты узнал?!

– По клейму на руках, – непонятно отозвался Змееныш.

И позволил себе еще несколько драгоценных секунд смотреть вслед Ушастому Цаю, которого никто не знал в лицо; даже его жена, даже его сын.

Впрочем, теперь уже нет – сын знал.

…Не слушая возражений, Змееныш Цай подсадил монаха на забор и наскоро сообщил ему, куда следует направиться, выбравшись на южную окраину.

Потом торопливо извлек из-за пазухи маленькое лезвие без рукояти – палаческий мешок с инструментом Цай опрометчиво оставил в темнице.

Скрести макушку насухо было изрядно больно, порезы кровоточили, но сейчас, ночью да еще при спрятавшемся за облачко месяце, это было неважно.

С криками вывалившая во двор стража отчетливо увидела, как голый по пояс человек неуклюже карабкается на забор, – именно так и подобает двигаться тому, кто изнурен заключением и пытками.

Когда беглец оказался на гребне забора, звездный свет отразился от бритой головы – и стражники уверенно кинулись в погоню.

Если монаху-изменнику удастся его безумная затея – не поздоровится никому. Государь не простит коменданта казематов, комендант не простит начальников караулов, начальники не простят…

Ничего, после недели батогов далеко не уйдет!.. Вон он, вон, за угол свернул!.. Держи смутьяна!

Вскоре по всем близлежащим кварталам застучали колотушки и гонги: ночные Быстрорукие бросали обход и спешили присоединиться к увлекательнейшему занятию – охоте на человека.

9

Лысый Карлик, матерый вышибала из клана «сидящих спокойно», был очень удивлен, обнаружив бесчувственного монаха у самых дверей заведения, где имел сомнительную честь служить. Шел третий час после полуночи, и было трудно предположить, что инок-гулена собрался выкурить на сон грядущий трубку-другую опиума. Особенно если он только что ножищами вовсю пинал дверь – и весьма громко, надо заметить! – а теперь валяется, падаль падалью, и готов с минуты на минуту удалиться в свою Нирвану.

Подсветив себе лампадкой, Лысый Карлик уже собрался уйти, оставив монаха на произвол судьбы, но тут взгляд Карлика упал на правую руку странного гостя.

Вышибала вихрем метнулся назад в притон и в самом скором времени выбежал обратно с самострелом в руках. Причем заряженным не обычным шариком из твердой глины, предназначенным для успокоения шумных клиентов, а свинцовым, боевым.

Явись сейчас прямо сюда Князь Темного Приказа, Владыка Яньло, и предложи: «Подойди-ка, друг-вышибала, к несчастному да помоги ему оказаться под крышей!» – Лысый Карлик ухмыльнулся бы щербатой, как изношенный топор, ухмылкой и ответствовал:

– Нет уж, уважаемый! Посули вы мне даже возродиться Первым министром, и то я не подошел бы близко к клейменому сэн-бину, особенно после того, что сотворил с тайной канцелярией Сын Неба, государь Хун Ци!

А так, с самострелом и издалека, – совсем другое дело!

Дверь скрипнула, и наружу выбрались двое дружков Лысого Карлика; вернее, дружок и подруга, рыночный сборщик мзды Хоу Жадная Утроба и доверенная воспитанница Гиблой Доченьки, имени которой никто не знал, а называли просто: Доченька-Вторая.

Жадная Утроба тоже тащил с собой заряженный самострел, а руки Доченьки-Второй прятались за отворотами халата, там, где скрывалась кожаная перевязь с метательными ножами.