«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу

— Ладно, я понял.

В каком-то смысле он совершенно убит, поскольку рассчитывал, что у них все-таки получится… ну… если не сегодня, то когда-нибудь потом… что у них будет по-настоящему, но с другой стороны, он даже мечтать не мог о том, что произошло сегодня, вообще не думал, что у них дело дойдет до поцелуев, а тем более до настоящих поцелуев, до этих полусерьезных прикосновений, так что это все как подарок…

Но в то же время… О боже, она ведь ему двоюродная сестра. Родственница. По первости лучше бы с кем-нибудь со стороны. Пока что надо остановиться. Хорошенького понемножку. В конце-то концов, это было потрясающе. Впору закинуть голову назад и громко хохотать, грубо, безумно, не думая ни о чем, сотрясая темноту, но его останавливает, что ее это может встревожить и отпугнуть.

Она говорит:

— Давай еще разок поцелуемся.

Заканчивается все тем, что они вырубаются в амбаре среди десятка других спящих пар, свернувшись вместе под старым брезентом, но изредка встают, чтобы зачерпнуть воды из тех бочек, в которых охлаждали банки и бутылки. Вскоре после рассвета, пока никто еще не проснулся, она прижимается к нему, обвивает руками, устраивается поудобнее и еле слышно посапывает во сне.

Он шепчет и ей, и самому себе: «Сестра, сестра, моя сестра» — очень-очень тихо, а потом со счастливой улыбкой снова проваливается в сон.

Двоюродные бабки Верил и Дорис занимают верхние три четверти высокого красивого каменного дома, зажатого между многочисленными подобными домами в глубине Хиллхеда. Вдоль тротуаров — множество машин. Каким-то чудом Филдинг находит место для парковки почти у самого подъезда.

Они с Олбаном застают в доме бедлам. Изнутри доносятся вопли. Двустворчатая парадная дверь стоит нараспашку. Все окна открыты, кое-где парусами раздуваются занавески. Из верхнего этажа валит какой-то рыжий дым.

На узкой стремянке, поднимающейся из цокольного этажа, застыл пожилой человек в робе, который придерживается за одну из металлических загогулин, украшающих элегантные перила по краям широких ступеней парадного крыльца. Задрав голову, он неотрывно смотрит в сторону распахнутой двери. Между ним и этой дверью, прямо на нижней ступеньке, лежит изрядно расплющенный шмат сырого мяса. Ступенька забрызгана кровью, и это внушает естественные опасения. Когда Олбан с Филдингом поднимаются по лестнице, человек оборачивается.

— Вы полицейские? — В его голосе слышится явное облегчение.

— Нет, — решительно отвечает Филдинг. — Мы родственники.

3

— Мужчины, Дорис! У нас в доме гости! К нам пожаловали мужчины!

— А? Что? На кого пожаловались? Как ты сказала?

— Мужчины, черепаха глухая! — прокричала снизу бабка Берил в надежде, что ее услышат наверху.

Двоюродная бабка Берил, маленькая и сухонькая, в свои девяносто лет обладала поразительно зычным голосом. На ней был выцветший синий комбинезон, а голову покрывал платок, завязанный узлом на лбу. Из-под платка выбивались седые космы. В руках она держала старую швабру с охотничьим ножом, угрожающе примотанным к рукоятке. При ближайшем рассмотрении можно было заметить, что обшлага ее комбинезона тоже примотаны клейкой лентой к голенищам черных резиновых сапог.

— Берил, что происходит? — спросил Олбан.

— Как отрадно тебя видеть, Олбан, и тебя, Филдинг! — приговаривала старушка, потрясая охотничьим ножом в опасной близости от гостей, отчего те попятились назад, когда она собиралась пожать им руки. — Заходите-заходите! Вы как раз вовремя. Тут полно беглецов. К оружию — и на помощь! Хотя нет, вы же мужчины, обойдетесь и без оружия.

С верхнего этажа продребезжал голос:

— Берил, кто там? С кем ты разговариваешь?

— Берил… — начал Олбан.

— Это мужчины, Дорис, молодые люди! Племянники! — прокричала наверх бабка Берил и повернулась к Олбану. — Ты что-то сказал, дружок?

— Тут у вас беглые арестанты?

— Если бы арестанты, дружок. Полдюжины мышей, а с ними Борис.

— Борис?

— Питон. Вообще-то он девочка, просто мы этого долго не знали, а кличка уже приросла, понимаешь?

— У вас сбежала змея? — забеспокоился Филдинг, косясь по сторонам. — Большая?

— Метра два с половиной.

— Е-мое, — пробормотал Филдинг, плотно сдвигая ступни.

— Что за выражение, Филдинг! — рявкнула бабка Берил.

Не сходя с места, Филдинг осмотрелся, схватил двоюродного брата за рукав и вытянул шею, приглядываясь к разнокалиберным цветочным горшкам и высоким вазам на изящных столиках. От лестницы отходил бесконечный, подозрительно темный коридор.