Любовница французского лейтенанта

Лентин в своем «Дополнении к практической медицине» (Ганновер, 1798) приводит следующий случай, свидетелем которого был он сам. У одной молодой девушки после надреза мочевого пузыря и его шейки на протяжении десяти месяцев было извлечено щипцами не более и не менее как сто четыре камня. Эти камни она сама вводила себе в мочевой пузырь, хотя многократные операции вызывали у нее большую потерю крови и жесточайшие боли. До этого у нее бывали рвоты, конвульсии и бурные симптомы различного рода. Все это она проделывала с необычайным искусством.

После таких примеров, число которых легко умножить, кто станет утверждать, что какая-либо девушка, стремясь достичь желаемой цели, не способна причинить себе боль?».^[213]

Эти последние страницы Чарльз прочитал первыми. Они потрясли его до глубины души, ибо он понятия не имел о существовании подобных извращений, тем более у представительниц священного и невинного пола. Равным образом он, разумеется, не мог понять, что душевная болезнь истерического типа не что иное, как достойное сочувствия стремление к любви и опоре в жизни. Он обратился к началу отчета о процессе и вскоре почувствовал, что какая-то роковая сила приковывает его к этой книге. Едва ли стоит говорить, что он почти сразу отождествил себя с несчастным Эмилем Ла Ронсьером, а в конце отчета наткнулся на дату, от которой его мороз подрал по коже. В тот самый день, когда этот настоящий французский лейтенант был осужден, Чарльз родился на свет. На мгновенье в этой немой дорсетской ночи разум и наука растаяли как дым. Жизнь человека — темная машина. Ею правит зловещий гороскоп, приговор, который вынесен при рождении и обжалованию не подлежит. В конечном счете все сводится к нулю.

Никогда еще он не чувствовал себя менее свободным.

И менее чем когда-либо ему хотелось спать. Он посмотрел на часы. Без десяти четыре. Вокруг царили покой и тишина. Гроза миновала. Чарльз отворил окно и вдохнул холодный чистый весенний воздух. Над головою тускло мерцали звезды, невинные, далекие от всякого влияния — зловещего или благотворного. Где-то сейчас она? Тоже не спит, всего в какой-нибудь миле отсюда, в мрачной лесной тьме.

Пары «кобблера» и грогановского коньяка давно уже улетучились, оставив лишь глубокое чувство вины. Ему показалось, что в глазах ирландца промелькнула злорадная искорка — он как бы суммировал невзгоды этого незадачливого лондонского господина, о которых вскоре будет шептаться и сплетничать весь Лайм. Ведь всем известно, что соотечественники Грогана не умеют хранить тайны.

Как легкомысленно, как недостойно он себя вел! Вчера он утратил не только Винзиэтт, но и уважение к себе. Даже эта последняя фраза была совершенно излишней — он попросту утратил уважение ко всему на свете. Жизнь — узилище в бедламе. За самыми невинными масками таится самое отвратительное зло. Он — сэр Галаад,^[214] которому показали, что Джиневра — шлюха.

Чтоб прекратить эти пустые размышления — о, если б он только мог действовать! — он схватил роковую книгу и снова прочитал несколько абзацев из сочинения Маттеи об истерии. На этот раз он усмотрел в нем уже меньше параллелей с поведением Сары. Он начал осознавать, что во всем виноват он сам. Он попытался вспомнить ее лицо, ее слова, выражение ее глаз, когда она их произносила, но понять ее не мог. Однако ему пришло в голову, что, возможно, он знает ее лучше, чем кто-либо другой. То, что он рассказал Грогану об их встречах… это он помнил, и почти слово в слово. Но не ввел ли он в заблуждение Грогана, стараясь скрыть свои настоящие чувства? Не преувеличил ли он ее странности? Не исказил ли ее слова?

Не осудил ли он ее, чтобы не осудить себя?

Он без конца шагал взад-вперед по гостиной, стараясь найти ответ на этот вопрос в своей душе и в своей уязвленной гордости. Допустим, она именно то, за что себя выдает, — грешница, да, но в то же время женщина исключительной смелости, которая отказывается предать забвению свой грех? Женщина, которая наконец ослабела в своей жестокой битве с прошлым и теперь взывает о помощи?

Почему он уступил Грогану свое право вынести ей приговор?

Потому что он больше заботился о сохранении приличий, чем о своей душе. Потому что у него не больше свободы воли, чем у аммонита. Потому что он — Понтий Пилат, и даже хуже, ибо не только оправдал распятие, но подталкивал и даже вызывал события, которые теперь привели к его осуществлению — ведь все проистекло из этой второй встречи, когда она хотела уйти, а он втянул ее в спор по поводу ее положения.

---

213 Я не могу закончить историю Ла Ронсьера (заимствованную мною из того же отчета 1835 года, который доктор Гроган вручил Чарльзу), не добавив, что в 1848 году, спустя несколько лет после того, как лейтенант отбыл свой срок, один из обвинителей, правда с некоторым опозданием, заподозрил, что он способствовал совершению грубой судебной ошибки. К тому времени он занимал такую должность, которая давала ему возможность назначить новое слушание дела. Ла Ронсьер был полностью оправдан и реабилитирован. Он снова вступил в военную службу и не исключено, что в тот самый час, когда Чарльз дошел до мрачного кульминационного пункта его жизни, вел вполне приятное существование на посту военного губернатора острова Таити. Но история Ла Ронсьера имеет весьма оригинальную концовку. Лишь совсем недавно стало известно, что он хотя бы частично заслужил месть истеричной мадемуазель де Морель. В ту сентябрьскую ночь 1834 года он действительно проник в ее спальню — но не через окно. Успев еще раньше соблазнить гувернантку (о, коварный Альбион*), лейтенант вошел туда гораздо более простым способом, то есть через соседнюю комнату. Целью этого визита была не любовная интрига, а желание выиграть пари, заключенное им с другими офицерами, которым он похвастал, что спал с дочерью барона. В качестве доказательства от него потребовали представить прядку ее волос. Рана на бедре Мари была нанесена ножницами, вследствие чего становится понятнее, почему так глубока была рана, нанесенная ее достоинству. Любопытный отчет об этом своеобразном деле можно найти в книге Ренэ Флорио «Судебные ошибки», Париж, 1968. (Примеч. автора).

* Альбион — древнее название Британских островов (от лат. albus — белый, цвет меловых скал на побережье в районе Дувра). Выражение «коварный Альбион» возникло в XIII в. и связано с поведением английского короля Ричарда Львиное Сердце во время 3-го крестового похода. В дальнейшем употреблялось французами для характеристики враждебной Франции английской политики в период французской революции XVIII в. и позже.

214 Сэр Галаад и Джиневра — персонажи из средневековых рыцарских романов «Круглого стола», повествующих о подвигах героя кельтского фольклора, полулегендарного короля Артура (V–VI вв.). Сэр Галаад — один из рыцарей Круглого стола — воплощение рыцарских добродетелей и чистоты. Джиневра — жена короля Артура, символизирует прекрасную, неверную, но раскаявшуюся жену.