Беременная вдова

— Нет. А ты никогда не любила меня. Разумеется. Я тебе даже и не нравился никогда.

— Нет. Как я всячески старалась тебе объяснить, много лет назад. Ты ужасно противный.

— Ладно. Но скажу тебе одну вещь. И это правда. Моя память тебя любит. Прощай.

И он, как в тумане, подумал (и продолжал думать и потом): означает ли это что-нибудь — в историческом смысле? То, что Глория родилась мусульманкой, что Глория Бьютимэн родилась в стране Хасана аль-Банны, и Аймана аль-Завари, и Сайда Кутба. Связано ли это с чем-нибудь? С Нью-Йорком, Мадридом, Бали, Лондоном, Багдадом, Кабулом? Вероятно, лишь в одном. Глория — визит не из истории, извне. Она — визит из другого времяисчисления.

2009 — напутствие

Над речкой… над речкой ива. Над речкой ива свесила седую // Листву в поток… Но долго это длиться не могло. И вымокшее платье потащило // Ее от песен старины на дно, // В муть смерти.

Так и вышло, что в ту ночь (седьмого сентября), десять лет назад, Кит оказался в комнате наедине с тяжело дышащим телом.

Она была без сознания более сотни часов, и он сказал ее матери и брату, что приезжать не имеет смысла, она не очнется, и приезжать не имеет смысла, приезжать из Андалусии, из Сьерра-Леоне… Время близилось к полуночи. Тело ее было плоским, провалившимся на приподнятой койке, вся живость ушла; но линия жизни на мониторе продолжала колебаться, словно детское изображение океана, и она продолжала дышать — дышать со сверхъестественной силой.

Да, Вайолет была сильной на вид. Впервые в жизни она выглядела как человек, с которым глупо было бы обращаться небрежно или недооценивать: твердолицая, похожая на тотем, будто предводительница индейцев с оранжевыми волосами.

— Скончалась, — сказала врач и показала рукой.

Колеблющаяся линия спрямилась.

— Она еще дышит, — сказал Кит. Но это, разумеется, еще дышала машина.

Он стоял над бездыханным телом, грудь наполнялась, вздымалась, а он думал о том, как она все бежала и бежала, неслась по полям.

— С какой стати Ви было интересоваться женским освобождением? — спросил он Сильвию как-то поздно вечером.

Сильвии было уже двадцать девять, она вышла замуж за журналиста по имени Дэвид Силвер (оставив себе девичью фамилию), и у них была маленькая дочь, Пола (произн. Паула), и все было фифти-фифти.

— Ви не была женщиной, — ответила она. — Она была ребенком. — Взрослым ребенком в мире больших — чрезвычайно пугающая ситуация. Тут тебе понадобится вся ложная смелость, какая только найдется. Притом она отдавалась мужчинам (по крайней мере поначалу) по причинам ребяческим — хотела, чтобы они хранили ее от беды. — Потому-то она и разговаривала как маленькая девочка. Она и женщиной-то не была.

Так они просидели еще около часа; и Сильвия, как с ней часто случалось поздней ночью, заставила их вновь обратиться к вопросу, который она считала величайшей тайной. Она — темно-розовый цвет ее лица почему-то не влиял на лунную чистоту лба — сказала:

— Насилие. Против слабого пола. Почему?

— Я не знаю.

— Даже здесь, в Англии. Мы постоянно говорим про другие вещи. Убийства ради спасения чести, уродование гениталий, все такое. И девятилетние невесты.

— М-м. Которые выходят замуж не за девятилетних женихов. Представь себе, что Изабель в девять лет выходит замуж за кого угодно, не говоря уж о старике. Это — насилие. Большего насилия и представить себе невозможно. Насилия более глубокого.

— Да, но здесь-то что? Я тут на днях видела. Цитирую. «Самая распространенная причина смерти для женщин от шестнадцати до сорока пяти» — здесь, сейчас — «это убийство, совершенное партнером-мужчиной». Вот это действительно странно. То, что им хочется нас убивать, только когда мы в детородном возрасте.

— Не понимаю. Никогда не понимал. Наверное, это те мужчины, у которых просто кончились слова. Давно. И все равно я не понимаю.

— Ну, это же предмет гордости пещерного человека. Он лежит в основе всего. Больше и сильнее. С этим-то что поделаешь?

Один вечер в неделю Дэвид брал Паулу домой к своим родителям. Один вечер в неделю Сильвия приходила с Паулой в дом над Хэмстед-хитом. Все было фифти-фифти, пятьдесят на пятьдесят. Никаких тебе двадцать на восемьдесят, или тридцать на семьдесят, или сорок на шестьдесят. Никаких тебе сорок пять на пятьдесят пять.

— Эта ваша система фифти-фифти, — сказал Кит. — Видно было, что она работает, потому что мне от нее было страшно. Обидно было. А вот тебе еще одна… В холодильнике еще есть вино. Вино с откручивающейся пробкой — вино с откручивающейся пробкой улучшило качество жизни процентов на десять, тебе не кажется? Но это не с откручивающейся пробкой. Уже поздно. Ты молодая. Не возражаешь?