ХРАМ НА РАССВЕТЕ

— И в Киото этот «Съезд общего подъема за уничтожение закона о репрессиях» — демонстрация профсоюзов — тоже скатился к насилию. В этом году вряд ли все ограничится первомайской демонстрацией, неизвестно, до чего дойдет насилие. Повсюду в университетах красные студенты захватывают здания, дерутся с полицией. И это сразу после того, как с Америкой заключили мирный договор и договор безопасности, просто ирония судьбы.

«Деньги», — думал Хонда.

— Премьер Ёсида подумывает о введении закона, запрещающего деятельность компартии, так я обеими руками за. В Японии опять бури. Если оставить все как есть, то с мирным договором мы окажемся втянутыми в красную революцию. Американской армии почти нет, как мы будем справляться, если начнется всеобщая забастовка? Я, когда думаю о будущем Японии, часто не могу уснуть. В такое время не порадуешься.

«Деньги», — Хонда думал только об этом. Но хотя выпито было достаточно, Иинума все не переходил к главной теме.

Коротко упомянув о том, что два года назад он развелся с женой, Иинума быстро перескочил к прошлому, настойчиво повторял, что до смерти не забудет, как Хонда, бросив работу в суде, без всякого вознаграждения был адвокатом Исао. Хонда постарался охладить пыл Иинумы, понимая, что он сейчас в таком состоянии, что его трудно будет удержать от воспоминаний.

Неожиданно Иинума снял пиджак. Было не так жарко, и Хонда решил, что это из-за выпитого. Потом Иинума развязал галстук, расстегнул пуговицы на белой рубашке, пуговицы нательной рубахи и обнажил покрасневшую грудь. Хонда увидел, что волосы у него на груди совсем поседели — в электрическом свете они блестели иголочками.

— По правде говоря, сегодня вечером я пришел, чтобы показать вам это. Я больше всего на свете этого стыжусь, и если бы это можно было навсегда спрятать, я так бы и поступил, но мне не раз хотелось, чтобы вы, господин Хонда, увидели и посмеялись надомной. Я думаю, что только вы сможете меня понять, понять, несмотря на мою неудачу, сказать себе: «Вот какой человек Иинума…» Точно, по сравнению с сыном, с тем, как блистательно он завершил свою жизнь, я веду просто постыдную жизнь, да что там… — запинаясь, говорил Иинума, по его щекам катились слезы.

— Вот здесь шрам — это я сразу, как объявили об окончании войны, решил заколоться кинжалом. Боялся, что харакири сделать не смогу, но и тут — кинжал прошел рядом с сердцем. Хотя крови было много.

Иинума с гордостью показал лилово-красный шрам, казалось, он не совсем зарубцевался. Красная грубая кожа затвердела, сморщилась, закрыла неумело нанесенную рану, будто специально делала этот след непонятным.

Крепкая когда-то грудь Иинумы и сейчас, даже покрытая седыми волосами, была хоть куда. «Не деньги», — впервые осознал Хонда, но ничуть не устыдился своих недавних мыслей. Иинума оставался прежним. Не было ничего странного в том, что у человека подобного рода появилось желание определить, собрать вместе то, что не давало ему покоя, пачкало, заставляло стыдиться, и, превратив это в редкий камень, теперь уже поклоняться этому, выложить самому верному свидетелю. Был ли он искренен или лукавил, но, собственно говоря, лилово-красный шрам, оставшийся на груди, был единственным сокровищем Иинумы. И Хонда за его благородное поведение в прошлом удостоился чести быть выбранным в свидетели.

Одевшись, Иинума мгновенно протрезвел, извинился за долгий визит, поблагодарил за угощение. Задержав торопившегося уйти Иинуму, Хонда положил в конверт пятьдесят тысяч иен и, проявив настойчивость, засунул деньги ему в задний карман.

— Как вы добры! С огромной благодарностью принимаю ваш дар — это покроет все расходы на восстановление моей школы Сэйкэн, — чопорно поблагодарил Иинума.

Хонда вышел в прихожую проводить гостя. Иинума исчез в калитке, прятавшейся в тени гранатового дерева. Его удалявшаяся фигура отчего-то показалась Хонде одним из бесчисленных ночных островков, разбросанных вокруг погруженной во мрак Японии. Заброшенным, странным, молящим о воде, которую может дать только дождь, голодным островком.

32

Хонда, после того как надел Йинг Тьян на палец перстень с изумрудом, не успокоился, а, наоборот, стал тревожиться еще больше.

Его волновала серьезная проблема — как сделать так, чтобы, не обнаруживая своего присутствия, все время наблюдать за Йинг Тьян. Было бы здорово, если бы он мог, как биолог, во всех подробностях рассматривать ее, когда она, не замечая Хонды, порывисто двигается, лежит в свободной позе, выдает сердечные тайны, живет самой естественной жизнью. Но если в это вмешается Хонда, то в тот же миг все пойдет прахом.