Витторио-вампир

Я бросился прочь от него. Он не стал меня останавливать.

Я бежал, удерживая ее только за руку. Я бежал и бежал – к реке Арно, к мосту, к трактирам, которые, может быть, оставались открытыми до сих пор. Но еще задолго до того, как я заметил там сверкающие сияния человеческих душ, моим глазам предстало сияние душ из сотен окон – я увидел, как это сияние пробивается из щелей под запертыми дверями.

Я видел его и знал, что Мастема говорил истинную правду. Я всегда буду видеть это сияние. Я вечно буду видеть эту искру Создателя в каждой человеческой жизни, с которой встречусь, и в каждом из людей, у которых отниму эту жизнь.

Достигнув реки, я перегнулся через каменное ограждение. Я рыдал беспрерывно, и звуки моих рыданий отражались от поверхности воды и от каменных стен набережной. Скорбь довела меня до состояния полного помешательства, и тут из густой тьмы передо мной появился едва начинающий жить малыш, жалкий попрошайка, уже наученный просить хлеба, или монет, или другой крохи милости, которую любой прохожий соблаговолит проявить к нему. Он волновался, бессвязно лопотал и пританцовывал, окутанный сверкающим сиянием.

Глава 16. Да не поглотит нас тьма

С тех пор всякий раз, когда я видел одно из великолепных творений Фра Филиппо, его ангелы оживали для меня. Такое чудо длилось всего лишь мгновение, но и его было достаточно, чтобы я ощутил укол в сердце и кровь застыла в жилах, будто некая игла прокалывала меня насквозь.

Сам Мастема ни разу не появлялся в творениях Фра Филиппо до тех пор, пока несколько лет спустя Фра Филиппо, как всегда сопротивляясь и упорствуя, не стал работать для Пьеро – сына Козимо, – который его и похоронил.

Фра Филиппо так и не расстался со своей драгоценной монахиней Лукрецией Бути, и говорили, что каждая Дева, которую он когда-либо впоследствии изобразил, – а он создал множество подобных картин, – обладала лицом прекрасной Лукреции. Лукреция подарила Фра Филиппо сына, и он, став художником, принял имя Филиппо, и его творения тоже прославились великолепием и красотой ангелов. Эти ангелы на мгновение также встречались со мной глазами, когда я приходил поклониться бесценным холстам, печальный, с разбитым сердцем, преисполненный любовью и страхом.

В 1469 году Филиппо умер в городе Сполето – так закончилась жизнь одного из величайших художников, которого рождал когда-либо наш мир. Это был человек, которого вздернули на дыбу за мошенничество, который распутничал в монастыре; человек, изображавший Марию как испуганную Деву, как Мадонну в ночь на Рождество Христово, как Небесную Владычицу, Владычицу Всех Святых.

И я даже через пятьсот лет никогда надолго не удаляюсь от города, подарившего миру Филиппо и ту эпоху, которую и по сию пору называют Золотым веком.

Золото. Вот что я вижу, когда смотрю на вас.

То, что я всегда видел, взглянув на любого человека – мужчину, женщину, ребенка.

Я вижу пламенеющее божественное золото, явленное мне Мастемой. Я вижу, как оно обволакивает вас, удерживает вас, поглощает вас и танцует с вами, хотя, быть может, вы сами и не замечаете этого или вас это ни в коей мере не заботит.

С высоты этой башни в Тоскане я озираю все земли, и вдалеке отсюда, в глубоких долинах, вижу золото человеческих существ, вижу сияющую живость претерпевающих невзгоды человеческих душ.

Итак, я рассказал вам свою историю.

Каково ваше мнение?

Не усматриваете ли вы в ней странного противоречия? Видите ли в ней некую дилемму?

Позвольте мне высказать свою точку зрения.

Помните, я рассказывал вам о том, как вместе с моим отцом проезжал верхом сквозь лесные чащи, и мы говорили о Фра Филиппо? Мой отец спросил тогда, что же так сильно влечет меня к этому монаху.

Я ответил, что именно борьба и раздвоение личности в Филиппо привлекают меня – это противоречие, которое отражается в искаженных мукой лицах его персонажей.

Филиппо сам по себе был воплощением бури. Таким же стал и я сам.

Мой отец, человек спокойного нрава и более обыденного мышления, смеялся над моими словами.

Но какое отношение все это имеет к моей истории?

Да, я вампир, тварь, питающаяся мертвечиной. Я живу тихо, удовлетворенный существованием на своей родине, в мрачных сумерках моего замка, и Урсула всегда пребывает со мной, и пять сотен лет не столь длительный срок для любви столь сильной, как наша.

Мы – демоны. Мы – проклятые. Но разве мы не ценим и не понимаем многое из того, что важно для вас, людей? Разве в своем повествовании не воздал я должное человеческим страстям и противоречиям, не создал сюжет, достойный кисти самого Филиппо? Разве я сам не расцвечивал, не украшал сложными узорами и не золотил свое повествование, разве я сам не истекал кровью?