Макулатура

— Что заставляет вас так говорить?

— Опыт.

— Может, вам встречались не те женщины?

— Может, я к этому пристрастился.

— А я могу оказаться той.

— Конечно.

— Угостите меня.

Как раз прибыло мое виски.

— И налейте Трахее, — сказал я бармену. — Джин с тоником, Бобби…

Бобби заковылял прочь.

— Вы не сказали, как вас зовут, — просюсюкала она.

— Дэвид.

— О, как хорошо. Я когда-то знала Дэвида.

— Что с ним стало?

— Я забыла.

Трахея прислонилась ко мне боком. Весила она килограммов на двенадцать больше, чем следует.

— Вы милый, — сказала она.

— Почему? — спросил я.

— Ну, не знаю… — Она помолчала. — Я вам нравлюсь?

— Вообще, нет.

— Я понравлюсь. Я заботливая.

— Это как? Вы сиделка?

— Нет, но кое-чему помогаю встать.

— Чему же это?

— Сами знаете!

— Нет, не знаю.

— Догадайтесь.

— Солнцу?

— Вы остряк.

— Мне говорили.

Ей принесли стакан. Она отпила.

Чем больше я глядел на нее, тем меньше в нее влюблялся.

— Черт, — сказала она, — моя зажигалка! Она открыла сумочку и стала вытаскивать вещи. Открывалка для пива. Помада трех оттенков. Жевательная резинка. Свисток. И… что?

— Нашла! — сказала она, подняв зажигалку. Она постучала сигаретой, закурила.

— Что это там за вещь?

— Где?

— Вон. На стойке. Красная. Я показал.

— А, — сказала она, — это мой воробей.

— Он живой? Он был живой? Раньше?

— Нет, глупышка, это чучело. Сегодня купила в зоомагазине. Для моей киски. Это кискин воробей. Киска их любит.

— О черт, уберите его.

— Дэвид, смотрите, вы заволновались! Вас возбуждают птицы?

— Только Красный Воробей.

— Хотите его?

— Нет, не нужно.

— У меня еще есть воробьи для киски. Можете познакомиться с моей киской.

— Нет, не надо, Трахея. Мне пора идти.

— Хорошо, Дэвид, но вы не знаете, чего вы лишились. Я встал, прошел вдоль стойки, кинул деньги бармену и вышел. Сопляка уже не было на скамейке. Я сел в машину, тронулся и выехал на запруженную улицу. Было около десяти вечера. Стояла луна, и жизнь моя медленно текла в никуда.

47

На другой день я сидел у себя в кабинете. Дверь распахнули пинком, и вошел Гарри Сандерсон со своими двумя обезьянами. На этот раз Сандерсон был одет в светло-пурпурный костюм. Дикий вкус у человека. Я знал когда-то девицу, она тоже любила одеваться в какой-нибудь дикий цвет. Придем в ресторан есть — все оборачиваются и на нее глазеют. Беда только в том, что там посмотреть было не на что. Даже с похмелья и с трехдневной щетиной я выглядел лучше нее. Так возвращаясь к Сандерсону…

— Ну что, опарыш? — сказал он. — Твои 24 часа истекли. Ты все балуешься с пипкой или что-нибудь уже надумал?

— Я еще балуюсь с пипкой.

— Тебе нужен Красный Воробей или нет?

— Нужен. Но вы, ребята, напоминаете мне тех ребят, которые работали у моей тети в Иллинойсе.

— У твоей тети? Что еще на хер за тетя?

— У нее текла крыша.

— В самом деле?

— Да. Эти ребята пришли к ней и сказали, что починят крышу, что у них новый супергерметизатор. Дали ей подписать листок бумаги, заставили выписать чек и полезли туда.

— Куда, опарыш?

— На крышу. Влезли туда и все облили смазочным маслом. И смылись. Пошел дождь, все протекло, и дождь, и масло. Испортило тете весь дом.

— Серьезно, Билейн? Ты меня прямо растрогал! Но хватит разговоров! Ты хочешь Воробья или ты хочешь, чтобы мы ушли отсюда?

— Собираетесь одолжить мне 10 кусков, а? Которых я даже не получу и буду платить вам 15 процентов в месяц? Ничего поинтересней не предложите? Ну посудите сами: вы на моем месте клюнули бы на такое тухлое предложение?

— Билейн, — улыбнулся Сандерсон, — если есть за что мне благодарить судьбу, так за то, что я не на твоем месте. Обе его обезьяны ухмыльнулись.

— Ты спишь с этими ребятами, Сандерсон?

— Сплю? Что значит сплю?

— Ну, спишь. Закрываешь глаза. Ладошку под щеку. В таком роде.

— Мне бы тебя шлепнуть, Билейн, чтобы от тебя осталось не больше бздеха в пустой церкви!

Обе мартышки захихикали над этим.

Я вдохнул, выдохнул. Я почувствовал, что почему-то начинаю злиться. Но a. мной это часто бывало.

— Так ты говоришь, Сандерсон, что можешь дать мне в руки Воробья?