Бегство от волшебника

— Такие жалкие и беззащитные, — пробормотал Миша. — Только так можно было помочь им, спасти их. Это так и есть. Боги убивают нас не ради развлечения, а потому что при виде нас их сердца переполняются сочувствием, непереносимым, похожим на болезнь. Посещало ли тебя хоть когда-нибудь чувство, — он повернулся к Питеру, — что все в мире нуждаются в твоем покровительстве? Ужасающее чувство. Все… даже этот коробок спичек. — Он вытащил коробок и протянул вперед руку.

— Нет! — почти выкрикнул Питер.

Миша какое-то время пристально смотрел на него, но Питер понимал, что видит он только прошлое. Уверенный в этом, Сейуард не сумел уловить тот миг, когда в разноцветных глазах Миши появилось удивление.

— О Питер! — воскликнул Миша. — Какой же ты терпеливый! Как добр ко мне! — рассмеялся он. И пружинистым движением поднялся на ноги. Уронил коробок спичек и на лету поддел носком ботинка. Тот взлетел и шлепнулся на самый верх книжного шкафа.

— Пусть остается там! — крикнул Миша. — Пусть погибает! Пусть гниет! Что нам до этого! — он заставил Питера встать. — А теперь об этих иероглифах, — сказал Миша. Положив руку Питеру на плечо, он второй потянулся к полотнищам иероглифов, подтянул к себе одно и начал рассматривать. И в эту минуту Питеру показалось: еще мгновение — и Миша прочтет то, что там написано! Он не может не знать! Миша впился взглядом в иероглифы… Сейуард видел его карий глаз, видел этот жестокий ястребиный профиль и вдруг подумал: «Да это же сам дух Востока, того, древнего, бывшего еще до греков, варварского и погребального, востока Египта, Ассирии, Вавилона…»

— Советую тебе сейчас не тратить усилий, — изрек Миша. Он произнес это как посвященный в таинство. — Тебе не удастся их прочесть. Вскоре отыщется двуязычный памятник. — Он отодвинул лист и повернулся к Питеру. — А теперь мне пора уходить.

Питер почувствовал разочарование. Он надеялся на более продолжительный визит.

— Снимки возьмешь с собой? — спросил он.

— Нет, пусть остаются у тебя, — Миша поднял зеленый альбом и положил на стол. — А я буду заходить и смотреть. У тебя будет храниться мое детство.

— Благодарю, — сказал Питер. Ему не хотелось, чтобы Миша уходил. Какую бы причину придумать, чтобы его задержать?

— Питер… — позвал Миша.

— Да? — с надеждой отозвался Питер.

— Рейнбери рассказал тебе… о рыбах?

— Да.

— Ну тогда… — Миша чуть помедлил, не глядя на Питера, — …до свидания.

Дверь затворилась. Сейуард отодвинул нож и взял блокнот; но прошло немало времени, прежде чем он начал записывать. Он с сожалением вспомнил, что ничего не сказал Мише о Розе. Но с другой стороны, что он мог сказать?

18

Стоя у стены, Рейнбери смотрел на глицинию. С нее он переместил взгляд на нарциссы, с них — на примулы, с примул — на розы, уже успевшие выпустить крохотные робкие бутоны, а от роз — опять на глицинию. Разрушение стены должно было начаться завтра. Но Джон сейчас думал совсем о другом. Со времени событий в Мишином доме прошло два дня, а Рейнбери все еще не решался появиться на службе. Он позвонил туда и сообщил, что уходит в отпуск. После этого перестал подходить к телефону и большую часть предыдущего дня просидел у окна гостиной, глядя на растения.

И вот сегодня, с утренней почтой, ему пришло письмо от сэра Эдварда Гэста, в котором он извещал Рейнбери что, к своему великому сожалению, вскоре уходит на пенсию и преемником своим назначает Эванса. Сэр Эдвард выражал также надежду, что Рейнбери, обладающий огромным опытом и познаниями, окажет поддержку Эвансу в тот нелегкий период развития, который ожидает организацию. Ознакомившись с письмом, Рейнбери испытал сомнительную радость от сознания, что все это мог предвидеть, и если начались неприятности, то он сам навлек их на себя своими собственными руками. М-да, утро началось невесело.

Теперь был полдень. К этому времени Рейнбери успел обозреть свой жизненный путь начиная с детства; обзор сопровождался некоторым числом малоприятных, но при этом вовсе не новых и не оригинальных обобщений относительно самого себя. В конце концов, утомленный всей этой умственной возней, он решил взбодриться — обвиняя других. Главной злодейкой была, конечно же, мисс Кейсмент; ибо хотя Рейнбери и не допускал мысли, что все случившееся было ею предварительно тщательным образом продумано, а затем осуществлено, тем не менее ее вероломное поведение превратилось отныне в некий символ катастрофы. «А вот любопытно, — неспешно размышлял Рейнбери, — победа над мисс Перкинс или, наоборот, союз с ней — что помогло Эвансу так возвыситься?» Одно не вызывало сомнений: мисс Кейсмент наверняка решила, что еешеф — это не то «предприятие», в которое стоит вкладывать усилия. Медленно испивая горечь своего положения, Рейнбери постепенно пришел к мысли, что от должности придется отказаться. Будучи, как он говорил самому себе, обманутым мисс Кейсмент, он чувствовал себя глубоко задетым… но сожаление по поводу в очередной раз рухнувшей надежды на карьеру усмирялось тусклой фаталистической печалью. И еще он себя ловил на том, что какое-то горестное недоумение охватывает его всякий раз при мысли, что, уйдя из ОЕКИРСа, больше никогда не увидит мисс Кейсмент.