Королева Юга

* * *

Перед рассветом ее разбудил голос Пати:

– Его больше нет, Мексиканка.

Они почти не говорили о нем. О них. Тереса была не из тех, кто легко пускается в откровения. Так, отдельные фразы – случайно, к слову. Однажды произошло то, как-то раз случилось это. На самом деле она избегала говорить и о Сантьяго, и о Блондине Давиле. Избегала даже думать подолгу об одном или о другом. У нее не осталось даже фотографий – немногие, где она была снята вместе с галисийцем, делись неведомо куда – кроме той, с Блондином, разорванной пополам: девчонка наркомафиозо, казалось, уже много веков назад ушедшая далеко-далеко. Иногда в мыслях оба ее мужчины сливались воедино, и это не нравилось ей.

Словно она одновременно изменяла обоим.

– Дело не в этом, – ответила она.

В камере было темно, за окном еще не начало сереть. Оставалось два или три часа до того момента, как загремят о дверь ключи дежурной надзирательницы, пришедшей будить заключенных на первую поверку, и они, приведя себя в порядок, примутся стирать трусики, футболки, носки и развешивать их сушиться на палках от метел, приделанных к стене наподобие вешалок.

Тереса услышала, как ее сокамерница ворочается на койке. Через некоторое время она тоже легла иначе, стараясь заснуть. Где-то далеко, за металлической дверью и длинным коридором женского отделения, послышался голос. Я люблю тебя, Маноло, крикнула женщина. Я люблю тебя, Маноло, передразнил голос поближе. И я тоже его люблю, насмешливо прозвучал третий голос. Потом раздались шаги надзирательницы, и опять воцарилась тишина. Тереса в ночной рубашке лежала на спине, с открытыми в темноте глазами, ожидая, когда страх, неотвратимый и пунктуальный, явится на их ежеутреннее свидание, как только первый свет забрезжит за окном камеры, за занавесками, сшитыми карманницей Чарито.

– Мне хотелось бы тебе кое-что рассказать, – произнесла Пати.

И замолчала, будто больше ничего сказать не хотела или не была уверена, следует ли это рассказывать, а может, ждала какого-то отклика от Тересы. Но та не ответила ничего: ни «расскажи», ни «не надо». Лежала неподвижно, глядя в ночь.

– У меня там, на воле, спрятан клад, – наконец снова заговорила Пати.

Тереса услышала собственный смех прежде, чем поняла, что смеется.

– Ну надо же, – отозвалась она – Прямо как у аббата Фариа.

– Точно, – теперь и Пати рассмеялась. – Но только я не собираюсь здесь умирать… На самом деле я не собираюсь умирать нигде.

– А что за клад? – поинтересовалась Тереса.

– В двух словах: кое-что пропало, и все это искали, но никто не нашел, потому что тех, кто это спрятал, больше нет в живых… Прямо как в кино, правда?

– По-моему, совсем не как кино. Это как в жизни.

Некоторое время обе молчали. Я не уверена, думала Тереса. Не уверена, что хочу выслушивать твои откровения, Лейтенант. Может, оттого, что ты знаешь больше меня, умнее меня и старше годами, и вообще мне далеко до тебя во всем, и я замечаю, что ты всегда смотришь на меня так, как ты смотришь; или, может, оттого, что меня вовсе не радует, что ты доходишь – кончаешь, как вы здесь говорите, – когда я тебя целую. Если человек устал, есть вещи, которых ему лучше не знать.

А я сегодня ночью очень устала – может, потому, что чересчур много пила, курила и нюхала, и вот теперь из-за этого не сплю. И в этом году я тоже очень устала.

И в этой жизни. Сейчас, на сегодняшний день, слова «завтра» не существует. Мой адвокат приходил ко мне только один раз. С тех пор я получила от него одно-единственное письмо: он писал, что вложил деньги в какие-то картины, что они сильно обесценились и что денег не осталось даже мне на гроб, если я вдруг умру.

Но, честное слово, мне наплевать. В том, что я торчу здесь, только один плюс: есть лишь то, что есть, и это позволяет не думать о том, что я оставила снаружи. Или о том, что ожидает меня там.

– Такие клады всегда опасны, – сказала она.

– Конечно, опасны. – Пати говорила очень тихо, медленно, будто обдумывая каждое слово. – Я и сама заплатила дорого… В меня стреляли, ты же знаешь. Бум, бум. И вот я здесь.

– Так что там с этим чертовым кладом, Лейтенант Пати О’Фариа?

Они снова рассмеялись в темноте. Потом в изголовье койки Пати затеплился огонек она зажгла сигарету.

– Я в любом случае пойду его добывать, – ответила она, – когда выберусь отсюда.

– Но зачем тебе? У тебя ведь есть деньги.

– Не столько, сколько мне нужно. Те деньги, что я трачу здесь, принадлежат не мне, а моей семье. – Слово «семья» прозвучало иронически. – А клад, о котором я говорю, – настоящее сокровище. Действительно большие деньги. Из которых вырастет еще больше, и еще, и еще.