По воле судьбы

«Хорошо, — подумал удовлетворенный Лабиен. — Он все же усвоил, что Цезарь пойдет сначала в Испанию. Теперь все, что мне нужно сделать, это обеспечить переброску Магна с двумя легионами на ту сторону Адриатики. По возможности без потерь».

Так и произошло. Семнадцатого марта флотилия отбыла из Брундизия и добралась до Македонии, потеряв всего два корабля.

Сенат и его лидеры вкупе с основными оборонительными войсками Республики оставили Италию Цезарю.

БРУНДИЗИЙ — РИМ

Разведка Цезаря работала с той же степенью эффективности, с какой бездействовала разведка Помпея. И курьеры его не тратили время на престарелых тетушек, кабаки или шлюх. Когда Помпей со своими двумя легионами покинул Брундизий, Цезарь перестал о нем думать. Сначала — Италия. Потом — Испания. И лишь в последнюю очередь — неутомимый защитник республиканских устоев Помпей.

С Цезарем теперь были тринадцатый, двенадцатый и восьмой — очень сильный — легионы. Плюс еще три легиона, составленные из перешедших на его сторону рекрутов, плюс триста конников, прискакавших к нему из Норика. Они явились приятным сюрпризом. Норик, расположенный севернее Иллирии и добывавший весьма пригодную для изготовления стали руду, римской провинцией не был, хотя его сильно романизированные племена тесно сотрудничали с Италийской Галлией. Добытую руду сплавляли по впадавшим в Адриатику рекам, на которых стояли промышленные городки, основанные еще дедом Брута. Там варили лучшую в мире сталь для клинков, а лучшим гарантом спокойствия в тех местах уже многие годы был Цезарь, за что в Норике его очень ценили. Он прекрасно управлял Италийской Галлией и Иллирией и всегда защищал права тех, кто жил по ту сторону реки Пад.

Триста всадников из Норика были приняты с радостью, поскольку триста хороших всадников хватило бы для любой кампании, которую Цезарь ожидал в Италии. И это означало, что ему не надо посылать в Дальнюю Галлию за германской кавалерией.

К тому времени как он пошел назад из Брундизия вверх по полуострову, он многое узнал. Узнал, что Агенобарб и Лентул Спинтер что-то опять против него затевают. И что известие о его милосердной политике, распространяясь по всей Италии быстрее пламени в сухом бору, полностью погасило панику в Риме. И что ни Катон, ни Цицерон не уехали из Италии, и что Гай Марцелл-младший тоже остался, хотя и скрытно. И что консуляр Маний Лепид и его старший сын, также прощенные в Корфинии, охотно займут свои места в римском Сенате, если Цезарь востребует их. И что Луций Вулкаций Тулл тоже хотел бы войти в обновленный Сенат. И что консулы, убегая из Рима, не прихватили с собой государственную казну.

Но один человек не выходил у него из ума — Цицерон. Хотя Цезарь снова послал ему полное увещеваний письмо, а затем то же самое сделали Бальб и Опий, старый упрямец упорно стоял на своем. Нет, он ни за что не вернется в Рим! Нет, он не займет свое место в Сенате! Нет, он публично не станет расточать похвалы милосердной политике Цезаря, хотя приватно ее одобряет! Нет, ни Аттик, ни Бальб, ни Оппий ему теперь не указ!

И все же, вступив в конце марта в Кампанию, Цезарь совершил хитрый ход, не позволявший упрямцу уклониться от встречи. Он поселился у Филиппа в Формиях. На вилле, соседствующей с виллой Цицерона.

— Меня принуждают! — гневно вскрикивал тот, расхаживая по кабинету. — Словно у меня нет других дел. Тирон все болеет. Мой сын взрослеет, и я хочу отметить его совершеннолетие в Арпине. А еще эти несносные ликторы! И посмотрите на мои глаза! Моему человеку требуется полчаса каждое утро, чтобы промыть мои глаза, слипшиеся от гноя!

— Да, видок у тебя еще тот! — сказала Теренция, не желавшая потакать вечному нытью мужа. — Однако лучше со всем этим покончить. Думаю, после встречи тебя оставят в покое.

И Цицерон, облачившись в лучшую тогу, поплелся следом за ликторами к соседу. Подступы к великолепной вилле Филиппа напоминали сельскую ярмарку. Всюду палатки, толкотня, теснота. И в самом доме сновало не меньше народу. Интересно, где же при таком скопище мог обустроить своего гостя Филипп?

Но вот и Цезарь. О боги, он совсем не меняется! Сколько лет они не виделись? Около девяти? Однако, решил Цицерон, садясь в кресло и принимая чашу разбавленного фалернского, он все-таки изменился. От глаз его всегда веяло холодом, но теперь этот взор леденит. Он всегда подавлял, но никогда — в такой степени. «Передо мной властелин, — подумал в ужасе Цицерон. — Превосходящий Митридата с Тиграном в силе, величии, славе».