Сатисфакция (сборник)

А если идти по кладбищу и увидеть на каком-нибудь скромном надгробии фотографию того человека, который там похоронен. Но на фотографии-то живой человек. Когда он фотографировался, он же был живой. Это потом родственники выбрали именно эту фотографию. Или заходишь в какое-нибудь здание, а там, в фойе, висит фотография с траурной ленточкой, и написано, мол, коллега умер, хороним тогда-то. Или открываешь газету, а там фотография и заголовок: такой-то спортсмен разбился или министр не дожил до шестидесяти, или учёный не довёл до конца свой эксперимент. И на всех фотографиях живые люди. Которые, когда фотографировались, даже старались как-то выглядеть получше…

А каждый из нас довольно часто фотографируется. И надо же понимать, что в принципе любую нашу фотографию могут выбрать для надгробия или для фойе. Любую! Ну или если есть заслуги, для газеты. Любую! Но об этом тоже всерьёз не стоит думать. Особенно когда фотографируешься. Иначе очень странные фотографии будут получаться.

А как об этом не думать, если я уже подумал?!

Можно, конечно, попробовать подготовиться. Пойти в фотоателье или пригласить профессионального фотографа и сделать торжественный и печальный портрет. Или, наоборот, весёлый, дескать, я плевал на смерть. Но потом-то эти фотографии на стенку-то не повесишь! Подпишешь на них, для какой цели эти фотографии были сделаны, уложишь их в папочку и куда-нибудь в стол. А потом через пару лет будешь перебирать бумаги в столе и подумаешь: «Так, что это у меня здесь за папочка такая? Ну-ка посмотрим… О, чёрт!» И уберёшь эту папку куда-нибудь так далеко, что, когда фотографии понадобятся, их не найдут и возьмут любые. Так что нет шансов подготовиться.

А с другой стороны, хочется ли знать, какая там будет фотография, а главное, когда? Да не очень хочется. Но мы так легко говорим слово «хочу». А с тем, чего действительно хочется, так трудно разобраться. С этим труднее разобраться, чем что-то почувствовать. Чего мы по-настоящему хотим в той или иной ситуации? Чаще всего нам кажется, что мы чего-то хотим. Потому что привыкли этого хотеть. Очень сложно разобраться с тем, чего хочешь. Но слово «хочу» мы говорим легко.

Например, легко говорим: «Извините, я хочу в туалет»…

А, по-моему, хотеть в туалет невозможно! Как можно хотеть в туалет?! Особенно если он в поезде или на вокзале. Туда надо или туда необходимо. Но хотеть в туалет – это как минимум странно. Но мы, не задумываясь, так говорим.

Или сидишь с приятелями вечером в августе у речки. Над головой звёздное небо. А в августе звёзды часто падают. И вот сидите вы, беседуете, отмахиваетесь от комаров и вдруг боковым зрением увидели: по небу – вжик! – яркой искоркой промелькнула звезда и погасла. И друг изумлённо говорит: «Ты видал, звезда упала?!» Вы отвечаете: «Ну!» А он: «Ты успел загадать желание?» А вы даже возмущённо сматерились, дескать, как можно загадать желание, когда звезда так неожиданно – вжик! – и всё. Ну действительно, как можно опомниться, вспомнить желание, да ещё его успеть загадать, когда она – вжик! – и всё.

Конечно, можно попробовать подготовиться. Сесть днём за стол, взять листок бумаги, не спеша, в столбик, выписать все желания, потом вдумчиво выбрать самое актуальное, написать его отдельно, ещё подумать, как можно короче это желание сформулировать, и потренироваться, как можно быстрее его думать. И вот так вот всё сделаешь, потренируешься, досконально подготовишься… И вот полностью готовый выйдешь вечером, встанешь под звёздным небом… Так ведь ни одна же, падла, не упадёт! Или упадёт, когда ты чихнул.

Даже в детстве было трудно разобраться с желаниями. Помню, папа делал мне деревянный меч из обычной доски, и я им сражался с друзьями во дворе. У меня был щит из крышки от мусорного ведра. И мне играть и сражаться нравилось. Но, при этом, счастлив я не был. Потому что мне всё время хотелось иметь настоящий меч. Совсем настоящий, боевой, такой, как у настоящих рыцарей. И я так его хотел, аж спать не мог. Хотя фактически он мне был не нужен. А зачем мне был нужен настоящий меч? Я бы играть им не смог, я бы всех друзей своих поубивал. Мне было действительно достаточно деревянного меча, но я хотел настоящий. И от этого не был счастлив. То есть доволен был, а счастлив не был.

А ещё мне с детства нравился Элвис. Причём не конкретный Элвис Пресли, особенно когда он в конце жизни был толстый и некрасивый. Мне в Элвисе нравилось само слово – ЭЛВИС. И я в детстве часто пел, как Элвис. Причём я пел все песни, даже те, которые Элвис не исполнял никогда… я их пел всё равно, как Элвис. Я брал в руки скакалку, как микрофон, и пел. Но пел не вслух. А пел где-то там, про себя. И пел прекрасно. Со всеми музыкальными инструментами. Я бы даже сказал, что я пел не как Элвис, а как я, как Элвис. Это довольно странно звучит, но я объясню, как это можно понять. Фразу «как я, как Элвис» можно понять так: я пел так, будто бы Элвиса никогда не было, а был только я.