В омуте любви

Голубой — нежный и удивительный, каким художники Возрождения наделяли одежды мадонн или который так таинственно мерцает на солнце в старинных витражах; зеленый — маняще притягательный и искрящийся в глубине, точно искусно ограненный изумруд; золотистый — переливчатый, тонко-неуловимый, словно только что из мастерской золотых дел мастера… В реальности эти цвета были так же далеки от того, что помнила Санди, как детский набор для рисования от палитры знаменитого художника.

У бедняжки просто голова пошла кругом, когда она попыталась осознать масштабы катастрофы, с которой теперь придется иметь дело. К тому же поставка заказа здорово запоздала относительно договоренного срока, и Санди собиралась уже сегодня расчистить полки, чтобы устроить маленькую выставку венецианского стекла накануне большой рождественской распродажи.

И что же, скажите на милость, теперь делать?

В обычных обстоятельствах, случись какая проблема, Санди немедленно поделилась бы со своей компаньонкой, но в том-то и дело, что сейчас обстоятельства были из ряда вон выходящими. Во-первых, Санди ездила в Венецию сама по себе и на свой страх и риск заключила сделку. А во-вторых, в настоящий момент Мэйбл была гораздо более занята мужем и началом их совместной жизни, чем магазином. Поэтому подруги договорились, что Мэйбл некоторое время будет играть вторую роль в деле, которое они вместе завели в Нейсе, куда заманила их любимая тетя Санди, Джанет Скофилд.

А в-третьих…

Санди закрыла глаза. Она знала: стоит только рассказать тете Джанет, или Мэйбл, или хотя бы Максин Фрирз, ее домовладелице, о финансово-профессиональной каше, что она заварила, как все трое тут же бросятся ей на помощь, все поймут, простят, искренне посочувствуют. Но Санди остро осознавала: из них четверых только она одна вечно умудряется все испортить, принять неверное решение — словом, наломать дров. Одну ее вечно обманывают, надувают, обижают, ранят в самое сердце. Одна она вечно оказывается жертвой…

Бедняжка вздрогнула от гнева и муки. Ну что, спрашивается, с ней такое?

Почему жизнь постоянно сводит ее с людьми, которым нельзя доверять?

Возможно, правы те, кто твердит, что она мягкотела и бесхарактерна. Но это ведь еще не значит, что у нее нет ни капельки гордости, что ей не хочется, чтобы ее уважали.

Ни с кем из остальной троицы ничего подобного в жизни бы не произошло.

Взять, к примеру, Максин — кому в голову придет хотя бы попытаться надуть или одурачить столь деловую и уверенную в себе особу? Или Мэйбл, такую энергичную и полную жизни? Или даже Джанет, несмотря на всю ее тихую кротость?

Нет, только она, Санди, — вечная неудачница, дуреха, никчемная простофиля, у которой словно на лбу написано «Обмани меня».

А виновата во всем она сама. Вспомнить хотя бы, как легко она поддалась на сладкую ложь Крейга Перкина. Вспомнить, какой дурой себя выставила, поверив, будто этот велеречивый мошенник и вправду ее любил, когда на самом деле его интересовали только деньги, которые она, по его мнению, должна была унаследовать.

А потом — какой позор! Крейг бросил ее, заявив, что в жизни не собирался жениться на ней, это она сама нафантазировала себе невесть что и бегала за ним, буквально проходу не — давала. До чего же больно было слышать подобные обвинения!

Даже сейчас, при одном воспоминании о прошлом, щеки Санди запылали жарким румянцем. И не потому что она все еще любила Крейга — Боже упаси! В глубине души она сомневалась, что вообще любила его по-настоящему, скорее позволила убедить себя, будто любит. Просто ей льстило его постоянное внимание, страстные клятвы и уверения, что они, мол, «созданы друг для друга».

Что ж, на ошибках учатся. Никогда больше она не поверит ни одному мужчине, который посмеет, как некогда Крейг, утверждать, будто с первого взгляда сражен пламенной любовью к ней. И клятву она свято выполняла даже тогда, когда…

Щеки запылали сильнее, сердце гулко забилось в груди. Санди отчаянно старалась подавить опасные воспоминания. По крайней мере, следовало признать, что она не повторила дважды одну и ту же ошибку. Зато наделала столько новых…

Как ни болезненны были переживания о загубленном романе и публичное унижение перед всеми, кто знал о той старой истории, но тогда дала трещину только ее жизнь. Теперь же опасность грозила еще и Мэйбл.

С тех пор как подруги открыли магазин стекла и фарфора, им удалось завоевать очень высокую репутацию. Город, конечно, был небольшой, рынок сбыта соответственно тоже, поэтому они старались удовлетворять запросы ограниченного числа покупателей и чуть-чуть, на полшага, опережать их, ненавязчиво создавая моду на то, что поступало на склад.